— Ах, Тилли! Как странно устроен мир!
— Это уж точно. Но что же ты намерен делать?
— Делать?
— Да, Билл Картрайт! Вот как тебе нужно поступить. Воспользуйся моей подсказкой. Иди прямо к ней и обними ее.
— Вот так, да?
— Конечно. Поведи себя как первобытный человек. — Тилли вдруг посерьезнела и широко распахнула глаза. — Но предупреждаю тебя, милый. Первым делом тебе придется сделать следующее: избавься от своих зарослей.
— Каких еще зарослей?
— Вот от этих. От твоей… растительности на лице, — неприязненно выговорила Тилли. Она выпустила мощную струю дыма, нервно передернула широкими плечами и затушила окурок в пепельнице. — Иначе она просто даст тебе пощечину. Ты что, вчера родился? Неужели ты считаешь, что женщинам приятно, когда их колют конским волосом из матраса?
На Тилли снизошло вдохновение. Она смотрела куда-то вдаль, словно в глазок кинокамеры; жизнь казалась ей театральной кассой. Она склонилась к нему поближе:
— Ш-ш-ш! Слушай. У меня в комнате есть маникюрные ножницы. Я незаметно притащу их тебе, а потом тихонько уберусь отсюда. Подрежь бороду покороче, а потом сбрей ее в закутке. Я знаю, у тебя там есть бритва и все, что полагается, потому что, когда ты забываешь фонарик, ты ночуешь здесь, на диване. Долой растительность! И тогда — ты готов. Просто иди в соседний кабинет и… — Она торжественно показала на дверь.
— Ты хочешь, чтобы я…
— Ш-ш-ш!
— Ладно, хорошо. Но сейчас уже поздно, Тилли. Она скоро уйдет.
— Нет, не уйдет. Она самозабвенно трудится и очень злится. У нее есть бутылка молока и печенье; она заявила, что будет работать полночи. И потом… — Тилли вдруг замолчала и внимательно посмотрела на Картрайта. Глаза ее раскрылись еще шире. — Билл Картрайт, где твой боевой дух? Что с тобой стряслось? Пока я здесь, ты ни разу не заговорил ни о чем возвышенном! Ах ты, старый влюбленный сом! Ты боишься!
— Ш-ш-ш! — прошипел Картрайт.
— Скажешь, нет?
— Конечно нет, — возразил он, уверенный в том, что ничего не боится. — Если ты будешь так любезна заткнуть свой хорошенький ротик на пять секунд и позволишь мне вставить хоть слово, я постараюсь объяснить тебе мою позицию.
— Ну вот, так уже больше похоже на тебя, — обрадовалась Тилли. — Вперед, детка! Я слушаю.
Он положил трубку в пепельницу.
— Во-первых, Тилли, я кое-что заметил. Мне, конечно, не по себе, но не сильно. А вот с тобой явно что-то творится.
— Со мной?!
— Да. И мне очень интересно, с чего ты внезапно сделалась свахой. Нет, не подумай плохого, я тебе очень признателен. Но почему? Если точнее, что у тебя на уме?
— Ладно, ты сам напросился! — прошептала Тилли. Она некоторое время помолчала, собираясь с мыслями; лампа светила на нее сверху, и она казалась какой-то укороченной. Ее пухлые ручки сжались в кулаки; кожа на запястьях натянулась и блестела. Она повертела обручальное кольцо, сверкнувшее при свете лампы. — Моника славная девочка, Билл, — сказала она. — И если ты о ней не позаботишься, никто о ней не позаботится. Она боится, Билл.
— Боится? Но чего?
— Сдается мне, — Тилли посмотрела ему прямо в глаза, — кто-то собирается убить ее — возможно, уже сегодня.
Глава 7
ЗЛОДЕЙСКАЯ РОЛЬ СВЕТОМАСКИРОВОЧНОГО ЗАНАВЕСА
Все вернулось.
Нет пророка в своем отечестве! Над его предсказаниями потешались и Хаккетт, и Фиск. Билл Картрайт припомнил все свои опасения, отошедшие на второй план после начала войны; он вспоминал улики, которые никто не желал замечать, версии, которые никто не желал слушать. Он воспроизвел в памяти свою беседу со старшим инспектором Хамфри Мастерсом, которая состоялась в Лондоне две недели назад. Мастерс вежливо убеждал его: возможно, это все-таки была чья-то грубая и глупая шутка. Преступно сейчас беспокоить такими мелочами сэра Генри Мерривейла. И не следует засорять пустяковыми письмами и без того перегруженное почтовое ведомство.
Однако самую важную улику он по-прежнему хранил в нижнем ящике письменного стола.
— Откуда ты знаешь? — громко осведомился Картрайт у Тилли. Голос его эхом отразился от крашенных белой краской стен.
— Ш-ш-ш! По крайней мере, я так думаю.
— Но откуда ты знаешь?
— Ей приходят анонимные письма. На той неделе она получила два. А может, и больше — я просто не знаю.
Картрайт крепко схватил Тилли за руку повыше локтя и потащил в закуток, отделенный от рабочего кабинета стенкой. Здесь было маленькое окошко, которое не нуждалось в светомаскировочных шторах, так как его замазали снаружи черной краской. В закутке царил творческий беспорядок, поскольку Билл, как и Тилли, литрами поглощал кофе во время работы; но сейчас не было времени извиняться за кавардак. Закрыв дверь, он включил свет.
— А теперь, — сказал он, — перестань шептать и объясни, что ты имеешь в виду.
Тилли, видимо, испугалась серьезности, прозвучавшей в его голосе. Однако она дерзко выпятила подбородок.
— Прочти-ка, — заявила она. — Ну, смелее! Читай!
Тилли вытащила из кармана пиджака смятую половинку листа бумаги розоватого цвета — такую можно купить в универмаге Вулворта — и швырнула Картрайту. На листке темно-синими чернилами было написано:
«Привет, Ясноглазка! Я еще с тобой не покончил. Скоро папу и тетю Флосси ждет приятный сюрприз. С серной кислотой не вышло; но у меня для тебя припасено еще кое-что. В следующий раз тебе не удастся отскочить».
Каждое слово записки дышало злобой. Но Картрайт увидел именно то, что и ожидал увидеть.
Перед его мысленным взором предстала доска объявлений у входа в студийный павильон номер три; на доске мелом были нацарапаны слова. Фотокопия надписи лежала в нижнем ящике его стола. Насколько он мог судить без подробного сравнительного анализа, почерк автора записки и почерк, которым было написано объявление на доске, оказались идентичны.
Уильяму Картрайту стало нехорошо.
— Говоришь, она все время получает такие вот письма?
— По крайней мере, два. Одно пришло сегодня утром.
— Что в нем было?
— Не знаю, милый. Она их мне не показывала.
— Тогда как ты раздобыла эту записку?
— Украла, — сообщила ему Тилли, нимало не смущаясь. — Мне показалось, пора что-то предпринять.
— Ты ее украла?
— Да, из ее спальни. Я не могла прочитать письмо, которое она получила сегодня, только мельком его проглядела. В нем шла речь о «сегодняшней ночи». Маленькой Тилли показалось, что это слишком.
Картрайту стало трудно дышать.
— Ты говоришь, она получает такие письма уже неделю — и до сих пор никому ничего не сказала?
— Конечно нет, — проворчала Тилли, сердито вытягивая из кармана еще одну сигарету и закуривая. Табачные крошки прилипли к помаде, размазавшейся вокруг ее широкого рта; она, все еще злясь, соскребла их алым ногтем. — Девочка помешана на кино. Совсем рехнулась! Я в игре уже восемнадцать лет, видала, как такое случается с людьми. По-твоему, писать сценарии — скука смертная. А по-моему, сценарии — неплохой способ заработать на хлеб с маслом. Ну а она считает нашу работу просто чудом.
— Да.
— Она боится, что ее уберут отсюда и не позволят творить вблизи этих прекрасных павильонов и декораций… Слушай, Билл. Ходят слухи… Две или три недели назад произошел несчастный случай… с серной кислотой. Что там было?
Тилли напряженно всматривалась в него.
— Да, — ответил Билл.
Тилли презрительно хмыкнула. В глазах под морщинистыми веками сверкнуло смешанное выражение злости и страха.
— Девочка просто создана для тебя. Она совсем ребенок. Она смеется над анонимными письмами. Она не боится угроз; гораздо больше ее страшит, что о письмах узнает Томми Хаккетт, решит, что ей грозит опасность, и ради ее же блага выдворит ее отсюда. Видит Бог, я сдаюсь. Положение хуже некуда. Подумать только, по киностудии бродит маньяк! Да еще стоит лечь в постель, как начинает завывать воздушная тревога…