— Тебе стоит провериться у терапевта, — говорю я в качестве примирения. — Гематомы, как правило,указывают на проблемы с сосудами.
— Вот уж тебя забыла спросить, — моментально огрызается Не-Ангел, бросает на меня презрительный взгляд и, развернувшись, уходит.
Меня снова двоит: с одной стороны, хочется помахать ей вслед средним пальцем, присовокупив что-то вроде «скатертью дорога», а с другой — перехватить ее за руку, чтобы остановить. Потому что черт знает, встречу ли я когда-нибудь ее снова. Она все-таки годами мне покоя не давала, а я даже ее имя не узнал. Зачем мне ее имя — я пока не решил. На эталон женственности и предназначенную вторую половину эта грубиянка точно не тянет. Я даже не знал, что где-то еще принято так общаться… В смысле, что принято хамить по рядовому поводу, очевидно, оправдывая это гендерной разницей. А еще очень отвлекает ее задница… Подтянутая и круглая. Во сне с этого ракурса я ее ни разу не видел.
— Представься, что ли? — выкрикиваю я с заминкой, наступив на горло чувству собственного достоинства. — Чтобы в случае чего знать, кому прислать йод и бинты.
В ответ Не-Ангел, не оборачиваясь, вытягивает над головой средние пальцы. Из-за острой вспышки гнева начинает шуметь в ушах. Нет, ну вот что за сука? Она в принципе не способна к нормальному человеческому общению?
— Сам что-нибудь придумай, — язвительно летит следом. — И хорош пялиться на мою задницу.
3
Ярослава
Вдавив палец в кнопку звонка, я разглядываю носы своих армейских ботинок. Говнодавы, называет их баба Лида. Была бы так же остра на слух, как на язык, не пришлось бы мне по полчаса торчать под дверью.
— Кто там? — раздается наконец по ту сторону знакомый скрипучий голос.
— Да я уж, бабуль, — выкрикиваю я так, чтобы наверняка было слышно. — Яся. Открывай.
Замок несколько раз проворачивается, и в приоткрывшийся зазор моментально вылетает Тотошка. С размаху тыкается складчатой мордой мне в колени и, вытаращив глаза-пуговицы, начинает визгливо ругаться. Опять меня одного с ней оставила? На целых полдня! Как ты могла? Где была? Что ела? Вкусного чего-нибудь принесла?
— Ой ты ж, блядский истерун, — ворчит бабушка и, отвернувшись, медленно шаркает вглубь квартиры. — Жрать, наверное, опять хочет. Одни только мысли у него: пожрать и поспать.
— Так а что ему делать? Полы пылесосить? — язвлю я, разуваясь. — Мопсы созданы для любви.
Чмокнув Тотошку в мокрый нос, я прохожу на кухню и первым делом открываю форточку. Несмотря на августовские плюс тридцать, баба Лида предпочитает держать окна закрытыми, из-за чего мы постоянно ругаемся. Я ненавижу спертый воздух, который в сочетании с ее старческим запахом, делает мое пребывание дома порой невыносимым.
— Ела что-нибудь? — выкрикиваю я, оценивающе оглядывая содержимое холодильника.
— Да ела, ела, — ворчливо долетает под растущую телевизионную громкость.
— А по-моему, ты ничего не ела! Суп как стоял нетронутым, так и стоит.
— Ты мертвого заебешь, ей-богу. Лучше жука своего пердящего покорми. Опять волос насыпал, не продохнешь.
— Не продохнешь ты, потому что окна закрытыми держишь, — парирую я, подмигивая крутящемуся возле ног Тотошке. — И кстати, готовься. Через час пойдем гулять. А то у тебя скоро пролежни появятся.
— Господи помилуй, — раздраженно кряхтит бабушка. — Ты дашь мне нормально сдохнуть или нет? Сорок лет до завода пешком таскалась, думала, хоть перед смертью как следует отлежусь. Хер мне. Опять тащит гулять.
Давясь смехом от ее причитаний, я вытаскиваю из микроволновки разогретую тарелку с супом и иду с ней зал.
— Не дам я тебе нормально сдохнуть, и не мечтай, — говорю с фальшивой строгостью, опуская ее на журнальный столик. — Ешь давай. Сейчас хлеб принесу.
— Дура ты какая-то, ей-богу, — фыркает баба Лида, поправляя узловатыми пальцами старую вязаную кофту. — Тебе на кой такая старая кляча, как я? Скорее сдохну — скорее тебе квартира достанется. Сможешь хоть зимой все окна нараспашку держать и парней по ночам таскать.
— Ешь уже! — рявкаю я. Терпеть не могу эти ее разговоры о скорой смерти. Баба Лида — самый близкий мне человек. Даже думать не хочу, чтобы когда-нибудь ее не станет.
— А чего это ты торопишь так меня? — ехидничает она, берясь за ложку. В выцветших глазах вспыхивает почти детское веселье: — Мышьяку, что ли, в суп бухнула?
И зачерпнув суп, хихикает над своей шуткой, старая корова.
— Неудивительно, что дед Казим от тебя ушел, — саркастично замечаю я, ища глазами пульт от телевизора. — Нормальный человек тебя не вынесет.