— Почему же образованному?.. Пожалуйста, проходите.
— Да отчего ж?
— Ну да уж оттого! — сказал с приятною улыбкою Манилов.
Наконец оба приятеля вошли в дверь боком и несколько притиснули друг друга».
А теперь сопоставим этот текст с фрагментом мемуаров очень близкой к императору Александру I графини Софии Шуазель-Гуфье. Ситуация гость — хозяин разрешалась здесь не просто в рамках вежливости, но дипломатического протокола.
«Плот принадлежал Наполеону. После первых приветствий и взаимного представления друг другу великого князя Константина и Мюрата, в то время Бергского великого герцога, Наполеон пригласил русского императора в предназначенный для совещания кабинет. Александр стал уверять, что он — на своём берегу, Наполеон — что он на своём плоту. Чтобы прекратить эти церемонные пререкания, Александр сказал: „Так войдёмте вместе“. Так как дверь была очень узкая, оба государя принуждены были тесно прижаться друг к другу, чтобы войти одновременно». Любопытно, что через семь лет Александру I пришлось столкнуться с похожей ситуацией, но её вторым участником был уже легитимный король Франции. Вспоминает та же графиня: «Когда, при вступлении короля в столицу Франции, союзные государи обедали в Тюльерийском дворце, Людовик XVIII, вероятно, соблюдая старинный этикет французского двора, — первый прошёл в зал королевского банкета. Император Александр, несколько удивлённый, сказал, улыбаясь, окружавшим его лицам: „Мы, северные дикари, более вежливы в своей стране“».
Даже потерпевший поражение, свергнутый и сосланный на остров Эльба Наполеон с необходимостью должен был вернуться, «воскреснуть», дабы в очередной раз подтвердить свою сверхъестественную природу. С особой очевидностью это проявилось, конечно, во время Ста дней. Свидетели второго пришествия Наполеона, его высадки на французский берег, триумфальных столкновений с посланными против него войсками в один голос говорят о вернувшемся императоре как о «воскресшем Мессии». О том же рассказывает очевидец торжественного, на руках внесения Наполеона в Тюльерийский дворец: «Те, кто нёс его, были, как сумасшедшие, и тысячи других были счастливы, когда и удавалось поцеловать одежды его или только прикоснуться к ней… Мне казалось, что я присутствую при воскресении Христа».
И даже смерть Наполеона не поколебала представления о нём как о существе сверхъестественном. В Музее книги в Москве хранится экземпляр анонимного издания «Перенесение праха Наполеона с острова Св. Елены в парижский Дом инвалидов» (СПб., 1841), в котором описывалось пребывание на острове Св. Елены представительной делегации, присутствовавшей при всех этапах перенесения праха французского императора. Там содержится протокольно точный рассказ о том, что увидели многочисленные свидетели после вскрытия сначала старого деревянного гроба из красного дерева акажу, затем второго свинцового гроба, третьего — из того же дерева акажу и, наконец, последнего жестяного гроба. В нём «лежал усопший великий муж, совершенно невредимый, так что его можно было узнать с первого взгляда, в полном полковничьем мундире гвардейских егерей, который был любимым нарядом его при жизни…» И далее шло вполне обычное, естественно-научное объяснение этого феномена (ведь со смерти Наполеона прошло около двадцати лет): «За неимением на острове Св. Елены всех потребностей настоящего бальзамирования сбережение тела Наполеона должно, конечно, приписать ничему иному, кроме сырости могильного склепа и плотной спайки гробов, не пропускавшей в них воздуха».
Однако гравюра на авантитуле книги даёт иную интерпретацию факту нетленности останков императора. На ней изображён встающий из гроба и выходящий из могилы Наполеон в императорском венце с сиянием, напоминающим нимб. В левой руке императора — лавровая ветвь — популярнейшая во Франции после революции 1789 года эмблема славы, включённая и в герб Французской республики. В другом экземпляре данного издания гравюра снабжена подписью: «Воскресение Наполеона».
В огромной разноязычной литературе, посвящённой Наполеону, как и в гоголеведении, тема Наполеона-лжемессии давно не поднималась. Между тем она заслуживает тщательной разработки, если иметь в виду внимание Гоголя к такого рода проблемам.
Ведь для Гоголя за каждым случаем малозаметной, казалось бы, обыкновенной жизни скрывается нечто большее, указующее на высший смысл такого случая, происшествия. О чём рассказывают «Мёртвые души»? Что такое предприятие Чичикова, если посмотреть на него обыкновенными глазами? Ловкое мошенничество, «смешной проект», плутня — одна из многих, совершаемых едва ли не каждый день на необъятных российских просторах. И в лучшем случае она может быть удостоена обличительной заметки в газете. Но в мире гоголевской поэмы чичиковское предприятие да и сам образ предпринимателя всё время возрастают в своём значении, включаются в исторический поток жизни России и всего человечества. Неуместное, фантастическое, курьёзное сравнение Павла Ивановича с Наполеоном оказывается здесь вполне кстати.
Выясняется, что между обыкновенными Чичиковыми и необыкновенными Наполеонами больше сходства, чем принято думать. И тот, и другой принимают участие в вечной борьбе добра со злом, совершаемой на Земле. Та же борьба происходит в душе каждого из них. От результатов её и в случае с Наполеоном, и с Чичиковым, и в случае с любым другим человеком зависят судьбы всего мира. Но такие рассуждения никого убедить не могут. «Заговори только с обществом наместо самых жарких рассуждений… живыми образами… и двери сердец растворятся сами навстречу к Припятью их…» — писал Гоголь в «Авторской исповеди». «Живой образ» вечно живого Чичикова оказывается много достовернее мёртвого, пусть и пытающегося воскреснуть Наполеона.
2003