— Скрасьте мое одиночество, не стесняйтесь, присаживайтесь.
Может, разговор хоть немного позволит ему отрешиться от навязчивых мыслей?
— Вы уверены, что я не помешаю вам? — Неловко запнувшись о ножку табурета, философ все же сумел сохранить равновесие. — Извините за мою неуклюжесть. С годами меня начало подводить зрение.
— О, не беспокойтесь. Желаете вина?
— С огромным удовольствием промочу горло, в это время года дороги особенно пыльны.
Глядя, как новый собеседник разбавляет вино, легат уверился в том, что перед ним несомненно образованный человек.
— Куда держит путь почитатель Аримы?[6]
Что может быть лучше, чем начать беседу со столь простого и ни к чему не обязывающего вопроса.
— Как обычно — на поиски истины. — И, сделав большой глоток из кубка, философ хитро прищурился. — Куда еще можно идти в такой тоге?
Легат улыбнулся, кажется, он угадал, ему удастся отвлечься.
— Вы надеетесь в пути найти истину?
Воин вспомнил притчу о древнем мыслителе Морисиусе, который решил, что истина «там, где нас нет», и отправился в путь, но кроме истоптанных сандалий и многочисленных побоев ничего в путешествии не нашел.
— Как было бы легко, будь все так просто. Я могу рассказать вам притчу об одном древнем мыслителе…
— О, спасибо, но я ее знаю. — Разговор разговором, однако слушать лекции об известных ему вещах легат не хотел. — Тогда как вы надеетесь найти истину?
— Конечно же в диалогах с умными людьми, которые встретятся в дороге.
— Вы считаете, что вам непременно такие умные люди попадутся?
— Ну вы же встретились? — Философ облокотился на столешницу и пристально посмотрел легату прямо в глаза. — Надеюсь, я не ошибся и вы достойны беседы. — Воин, который всегда мог легко побороть свой страх, сейчас от этого взгляда и проникновенного голоса буквально покрылся холодным потом ужаса. — Но я думаю, что не ошибся, приняв ваше приглашение. — Философ чуть изменил свою позу, и наваждение ужаса растаяло, будто его и не было никогда. — Не может же всем известный командующий второго легиона оказаться глупцом!
— Вы знаете, кто я?
На Вариане не было формы легионера, обычная дорожная одежда, столь популярная у множества патрициев.
— О! Меня иногда подводит зрение, но не память. А один раз стоит посмотреть на ваше волевое лицо, и оно навсегда запомнится любому.
— Вы преувеличиваете!
Легат очень не любил лесть.
— Нисколько, поверьте. У вашего профиля просто изумительный типаж. Будь я скульптором, всенепременно пригласил бы вас позировать для бюста какому-нибудь военачальнику древности.
— И кого бы вы изобразили в герои?
— Я вот гляжу на вас, и мне кажется, что все, что мне довелось читать об Оксилиане Втором, можно воплотить, взяв за основу ваши черты лица.
Легат едва удержался, чтобы не вздрогнуть. Сама мысль, что его сравнили с этим древним царем, казалась ему кощунственной.
— Хм-м, мне кажется, что нет ни малейшего сходства.
— Вам не понравилось такое сравнение? Да, многие считают его предателем и никчемным правителем. Но те, кто так думает, просто неспособны оценить величие им сделанного. Если бы он не совершил в свое время то, что посчитал нужным, Уир никогда не смог бы достичь тех высот и могущества, которые выпали на долю империи. Боюсь, вообще, пойди история иначе, ни о какой Винийской империи и речи не было.
— Возможно, вы и правы.
Легионер не то что был не согласен с философом, но Оксилиан и его поступок и правда часто трактовали как предательство.
— Возможно?! — Философ чуть не опрокинул бокал в жесте пренебрежения. — Неужели и вы придерживаетесь мнения, что Уир в то время был способен остановить орду?
— Как военный я не могу не думать о том, что шанс отбиться за крепкими стенами города у Оксилиана был.
— И как военный вы не можете не думать о том, что Уир, который тогда был всего одним из многих городов Илийского полуострова и насчитывал не более двенадцати тысяч жителей… — Одетый в голубую тогу мыслитель настолько разошелся, что, активно размахивая руками, все же опрокинул свою чашу на стол. — Ой. Извините.
— Ничего страшного. — Легат жестом подозвал трактирщика, велел привести стол в порядок и принести им еще кувшин вина.
— Так вот. — Когда на столе убрали, философ наполнил свою чашу вновь и продолжил монолог, будто и не было этого вынужденного перерыва: — Скажите мне как военный. Каким образом двенадцатитысячный город мог отбиться от кочевой орды в тридцать тысяч дикарей?