Лишь к сентябрю добралась до Борисоглебска, к матери. Та обрадовалась:
- Жить будем вместе и, если что, умирать - тоже вместе, это легче.
- Нет, мама, - не согласилась Вера Афанасьевна. - Теперь после всего пережитого, будем особенно ценить жизнь и все хорошее, что несет она с собой.
Каштанкина радовалась, что многие трудности позади, что сберегла Володю и Наташу. А как там Виктор Николаевич? Какие от него вести? Если жив, должен был догадаться, куда писать. Она хотела спросить о письмах у матери и не успела: старушка сама протянула ей пачку конвертов и с упреком сказала:
- Ты бы мне так часто писала, дочка! Не знала ведь, где ты" что с детьми!
- Я в дороге открытку бросила, думала знаешь, что удалось эвакуироваться. Просила тебя Вите об этом написать.
- Не было той открытки. Все, что есть, Виктора Николаевича письма.
Видя, как расстроилась дочь, узнав о затерявшейся открытке, старушка не стала ее ругать, какой спрос в такое время с почты.
- Ну ничего, - обняла мать Вера Афанасьевна. - Может, та открытка в разбомбленном вагоне сгорела или вместе с почтовым ящиком на станции к врагам попала.
Каштанкина села к столу, разложила письма по аккуратно поставленным на конвертах датам получения и начала читать весточки от мужа, сначала бегло, торопливо, схватывая главное, затем медленно, вчитываясь в каждое слово по нескольку раз.
Виктор Николаевич в первом же письме сообщал, что будет регулярно писать ее матери и сразу же извещать о разных переменах. Беспокойством за жену и детей были проникнуты многие строки: "Вера, где ты теперь?..", "Удалось ли выбраться из Риги?..". В другом письме - полная уверенность, что удалось, и в надежде, что все благополучно, все живы, уже о себе: "Если, родная, не придется увидеть моих ребят, когда подрастут, расскажи им обо мне. Пусть знают, что я с оружием в руках дважды отстаивал свою Родину, и там, где пришлось быть их отцу, - там врагу не сдали ни одного метра нашей территории - остров Эзель, полуостров Ханко". В последней фразе нет ни малейшего преувеличения: ведь все именно так и было! Эзель и Ханко были оставлены лишь по приказу нашего командования в период, когда Виктор Николаевич воевал уже в других местах.
В книге "История военно-морского искусства", в которой даны оценки боям на морских театрах в годы Великой Отечественной войны, приводится такая характеристика сражения за Эзель и другие острова Моонзундского архипелага: "Значительно уступавшие противнику в численности и средствах усиления, советские части 49 дней стойко обороняли Моонзундские острова. Они отвлекли на себя свыше 50 тысяч немецко-фашистских солдат, много авиации и специальных частей, ослабив тем самым группировку врага, наступавшую на Ленинград".
Как видим, такая оценка во многом перекликается с той, что высказал в письме почти четыре десятилетия назад В. Н. Каштанкин.
5
В письме Вере Афанасьевне Каштанкин упомянул остров Эзель. Туда из района Таллина перебазировались морские ближние разведчики. Этот клочок суши впоследствии стал известен тем, что с него самолеты морской авиации ДБ-3 летали бомбить глубокие тылы фашистской Германии - Берлин, Штеттин, Кенигсберг, Данциг.
Стремились равняться на героев, побывавших над вражеской столицей, и другие летчики-балтийцы, в том числе из эскадрильи Каштанкина.
Погожий летний день. В голубом небе, словно легкие птицы, плывут самолеты. Нелегкое боевое задание. Такое поручают лучшим летчикам - удар по транспорту противника. Судно надо найти. А это не так просто, потому что противник за время подготовки к полету эскадрильи может уйти довольно далеко от места обнаружения. Стрелка бензиномера неумолимо движется к середине прибора, бесстрастно показывая, что горючего остается не так много, и значит - поворачивай на обратный курс. "Еще десять минут, - решает капитан Каштанкин, - и возвращаемся". Он, не отрываясь, будто не было в кабине других приборов, смотрит на авиационные часы. Торопливо бегут стрелки, а удары маятника, которых, Виктор Николаевич знает, не должно быть слышно из-за гула мотора, кажется, заглушают остальные звуки.
Когда истекли эти, отпущенные самому себе шестьсот секунд, Каштанкин переложил рули для поворота и тут услышал доклад стрелка-радиста:
- Слева, шестьдесят градусов, судно!
- Как же я не заметил! - в голосе командира сержант услышал нотки недоверия.
- Спешит к берегу, в шхеры. А солнце в глаза вам било. Я на вираже увидел.
- Молодец. Атака!
Группа пошла на сближение с судном. Ударили с небольшой высоты. Бомбы, пробив палубу, взорвались в машинном отделении. Транспорт, задрав кверху нос, быстро погрузился в морскую пучину.
- С победой! - закричал стрелок-радист по переговорному устройству.
Конечно, по масштабам войны этот первый потопленный ими транспорт была очень скромная победа, но для летчиков эскадрильи МБР и ее командира успех можно было сравнить только со всем первым: первым полетом в небо, первым боевым вылетом, первым сбитым самолетом.
На аэродроме к капитану подошел инженер эскадрильи:
- Земля слухом полнится, говорят, пирата к рыбам отправили. Как было дело?
- Слухи подтверждаю. Доволен, конечно, но нам повезло.
- Желаю прикокнуть зверя покрупнее.
В другой раз, действительно, потопили транспорт большего водоизмещения, но не они сами, а с их помощью...
Успешно выполнив боевое задание, группа самолетов во главе с капитаном Каштанкиным возвращалась к своему аэродрому. Летели низко над водой почти на бреющем.
Каштанкин любил летать вот так над самой поверхностью земли или моря. Когда самолет летит низко, разглядеть что-либо под крылом невозможно: деревья и кусты - все сливается в сплошную несущуюся навстречу широкую полосу. Тут "зри в три", иначе выскочит тебе навстречу высокий предмет, не успеешь обойти - пропадешь. Но на бреющем легче уходить от врага: не зайдет снизу, "под брюхо" истребитель, сверху и то атакует с опаской - боится врезаться в землю.
Над морем же нет ни возвышенностей, ни холмов - лети в любом направлении, да и меньше вероятности встречи с вражескими истребителями. Но, если что-то случится с самолетом, с бреющего полета не прыгнешь с парашютом, не спланируешь на воду. Нелегок для летчика такой полет, но есть в нем свой расчет...
- Вижу транспорт, - доложил штурман, - но боезапас израсходован.
- Уйти ему дать нельзя, - ответил Виктор Николаевич. - Радист, передайте: квадрат... крупный транспорт... идет курсом... Прошу прислать бомбардировщики...
Капитан приказал группе следовать на свой аэродром, но сам не ушел от транспорта, летал в отдалении, передавал по рации об изменении курса. Бомбардировщики не заставили себя долго ждать. Они ударили по транспорту и сделали, по словам Каштанкина, "из надводного корабля - подводный".
Были и такие задания, на которые капитан Каштанкин (как это, может быть, ни странно звучит) напрашивался сам. Так была сфотографирована батарея противника, укрытая в каменистом извилистом береге, которая не давала свободно проходить нашим кораблям. Для отвлечения внимания зенитчиков к батарее вылетела демонстративная группа истребителей. По ним враг и открыл бешеный огонь. По батарее ударил наш крейсер. А в то время Каштанкин вынырнул из-за облаков к позициям врага. Вокруг его самолета замелькали шапки разрывов - артиллеристы поняли наш маневр, но летчик уже успел засечь тяжелые орудия...
"Держимся крепко, - отмечал Виктор Николаевич в одном из писем жене. Личный состав храбрый, подготовленный к любым испытаниям..." Далее он писал о большом значении довоенной работы, которая не пропала даром.
Прорвавшиеся из Прибалтики немецко-фашистские войска были в двухстах километрах от Ленинграда. Сотням танков, тысячам орудий и минометов, тремстам сорока тысячам гитлеровских солдат, поддерживаемых почти тысячей самолетов, противостояли сто пятьдесят тысяч советских воинов. Ожесточенные бои шли между Псковом и Лугой. Но не было еще закончено строительство Лужской оборонительной полосы. 'Тяжелое, тревожное и опасное положение создалось на дальних подступах к городу.