Есть у него, правда, небольшое дельце в Лондоне: недавно там вышла без цензурных изъятий одна забавная книжица, составленная Афанасьевым. Книжица называется: «Народные русские легенды».
Письма Афанасьева из заграничного путешествия до сих пор не найдены. Напечатано лишь несколько отрывков: из Неаполя Афанасьев пишет о борьбе итальянцев за свободу и единство, о победах Гарибальди.
В дневнике, где Афанасьев любил поразмышлять вольно и обстоятельно, куда смело переписывал целые страницы запрещенных рукописей, о путешествии всего несколько строк: «1860 год. С июля до октября был за границей в Берлине, Дрездене, на Рейне, в Брюсселе, Лондоне, Париже, Страсбурге, в Швейцарии и Италии (в Неаполе видел Гарибальди и праздник в честь его), в Вене и через Варшаву возвратился в Москву».
Были, наверно, причины не откровенничать на этот раз и с собственным дневником.
Вскоре после возвращения путешественника в изданиях лондонской Вольной типографии появляются материалы, которые прежде хранились в тетрадях и дневнике Афанасьева, а также некоторые любопытные и не подлежащие широкой огласке документы из Московского архива министерства иностранных дел. В «Полярной звезде» Герцена и Огарева печатаются неизданные прежде творения Пушкина и материалы для его биографии.
На бесконечные расспросы знакомых о путешествии Афанасьев очень искренне отвечает, что съездил как нельзя лучше.
Колобок
На станциях кондуктор вынимает из железных ящиков остывшие кирпичи и кладет на их место горячие. В вагоне холодно. Декабрь начался лютыми морозами.
Афанасьев ставит на горячий ящик застывшие ноги. Он сидит на диванчике в зимнем пальто, держит в руках (не снимая перчаток) газету. Но читать не удается. Сидящий напротив молодой чиновник ведомства народного просвещения говорит, не умолкая, от самой Москвы. Политические события в России, действия и распоряжения правительства волнуют его необыкновенно, он подробно обсуждает их, громко размышляет, спорит сам с собой, доказывает что-то вымышленным противникам и то и дело вопросами пытается вовлечь Афанасьева в разговор.
— …Но реформа не может не изменить общественных отношений; вы со мной не согласны, милостивый государь?
— Я лицо архивное, в современных вопросах плохо разбираюсь, — вежливо улыбается Афанасьев. — Моя стихия — пыль времен.
— И все-таки… — опять принимается за свое назойливый сосед.
Афанасьев украдкой достает из кармана часы: неужели так и проговорит до самого Питера, все двадцать два часа без передышки?..
Быстро темнеет. Кондуктор приносит фонарик со свечой и прицепляет к ручке дивана.
— Разрешите? — Сосед-чиновник прикуривает от свечи сигару.
— Спокойной ночи, милостивый государь, — отзывается Афанасьев, плотней запахивает пальто и, закрыв глаза, откидывает голову на спинку дивана.
Сосед тотчас замолкает. Афанасьев слышит его обиженное сопение. Через несколько минут оно переходит в спокойный и сладкий храп,
Афанасьеву не спится. Надо собраться с мыслями перед завтрашним днем: все припомнить и, что возможно, рассчитать наперед.
Итак…
Месяцев восемь назад, ранней весною нынешнего 1862 года кто-то (Афанасьев старательно вычеркивает из памяти имена) сказал ему, что в Москву приехал человек от Герцена и хочет его, Афанасьева, видеть. Человек был не простой, звали его Василий Иванович Кельсиев. Афанасьев знал, что Кельсиев весьма близко связан с Герценом, постоянно встречается с ним в Лондоне. Знал также, что правительство охотится за Кельсиевым, считая его одним из главных «агентов» Герцена и Огарева — «лондонских пропагандистов», как их именовали. Кельсиев прибыл в Россию тайно, с паспортом «турецкого подданного Яни»: разыгрывать «турка» или кого другого для Кельсиева нетрудно — он свободно говорит на четырнадцати языках.
Афанасьев назначил турецкому подданному Яни свидание у себя дома. Беседовали о лондонских изданиях, о пересылке материалов для «Полярной звезды» и «Колокола», беседовали о положении дел в России. Кельсиев расспрашивал про раскольников — людей, которые стояли за старую, «чистую» веру и выступали против казенной церкви. Он полагал, что раскольники могут стать силой в революции. Афанасьев в раскольничью революцию не верил, но некоторые секретные документы о раскольниках хранились у него в архиве.
Встретились еще раз-другой и расстались. Вскоре Виктор Иванович Касаткин (Афанасьев даже в мыслях тут же поправился: «кто-то») сообщил ему, что Кельсиев благополучно исчез из пределов Российского государства.