— Ширмы давайте! Одеяла!
Тут маленько пришли в себя и придворные дамы, так безобразно проворонившие государыню. Кушетку огородили ширмами, прибежала главная врачевальщица, Мавра Егоровна. Она одно знала: пятки чесать!
— Ахти, Господи, матушка… На кого ты нас оставляешь?..
Алексей не на шутку взъярился:
— Чего хороните государыню?! У нее отменное здоровье! У-у, сороки непотребные… Несем во дворец. Живо!
Елизавету, при ее-то внушительной комплекции, да еще вместе с кушеткой, и двоим гренадерам было не поднять, не говоря уже об Иване Шувалове.
— Просовывайте ружья!
Гренадерам приходилось носить раненых, поняли. Три ружья да шесть человек, седьмым был Алексей, который поддерживал на ладонях голову Елизаветы. Потащили почему-то ногами вперед — как стояла кушетка, так и взяли.
— Разворачивай… олухи царя небесного!..
Сообразили, развернули. Но двери во дворце были хоть и широки, да не шире же распластанных ружей, да еще при целой ораве мужиков.
Ну, тут уж гренадеры не оплошали: побросав на пол ружья, на руках вознесли государыню в ее спальню.
Она наконец-то пришла в себя, хотя говорить не могла, так как при падении сильно прикусила язык. Но Алексея узнала, глазами, уже маленько засиневшими, указала: возьми руку. Он припал, обливаясь слезами. В ногах суетился Иван Шувалов, Мавра Егоровна копошилась, еще двое Шуваловых подоспели, общими усилиями попытались оттеснить Разумовского, но он резко, как давно уже не разговаривал, одернул даже Александра Шувалова:
— Вы не в Тайной канцелярии! Извольте уважать волю государыни!
Три дня и три ночи он не отходил от постели, и все это время Елизавета находилась между жизнью и смертью. Роковой исход казался неизбежным. А это возвещало: перемену царствования, полный переворот во внешней политике, да и среди фаворитов, восшествие на престол Петра III, душой и телом преданного Фридриху, общий переполох…
Племянничек несколько раз пробегал мимо, до неприличия с радостным лицом. Одно повторял:
— Как? Ну, как?..
Ему не решались отвечать, один только граф Алексей Разумовский остудил неурочный пыл:
— Ее императорское величество крепка здравием. Даст Бог!
Шелестела юбками Екатерина, уже заметно пополневшая, не в пример супругу, горестная. Ей-то чего радоваться? Она на сносях была, и с рождением наследника ее миссия при русском дворе заканчивалась. Петр Федорович открыто ухаживал за толстобокой фрейлиной Лизкой Воронцовой. В сильном подпитии — а когда он мало пил? — без обиняков предрекал:
— Вот моя жена! — Ладонью тыкал в грудь Лизке. — А тебя — в монастырь! — отмахивал Екатерину. — Да подальше!
Екатерина клонила голову долу, ничего не отвечала. Кроме графа Разумовского, ее пробовал утешать и канцлер Бестужев:
— Ваше высочество, воспринимайте сие как пьяные выходки. Поверьте, до этого дело не дойдет.
— Не дойдет, — подтверждал и Алексей Разумовский.
Этим людям Екатерина доверяла.
— Я и сама не допущу!
И столько было уверенности в ее голосе, что Разумовский терялся: «Или она сумасшедшая… или прозорливица невозбранная?»
Но хуже-то всех было положение Ивана Шувалова. Если Алексей Разумовский мог уповать на давность знакомства, хоть и не всегда доброго, с великим князем и наследником, то на что мог надеяться новоявленный фаворит? Глядя в его горестные глаза, Алексей, вопреки всякой логике, утешал:
— А носишко-то вешать не надо, Иван Иванович. Сказано: Бог даст!
И Бог дал здравие государыне Елизавете Петровне. Другое дело, надолго ли?..
V
Наступило 20 сентября 1754 года. Рано утром, чуть ли не в ночь, вбежала Елизавета:
— Будет… будет сегодня наследничек! Павел Петрович!
— А если наследница? — едва успел Алексей накинуть шлафрок.
— Баб не будет! — вскричала, быстро впадая в гнев, Елизавета. — Не слишком ли много якшаешься ты, мой друг, с великой княгиней?
— Помилуйте, — обиделся он. — Только в той мере, в какой ваше императорское величество перепоручили мне сие дело. Как обер-егермейстеру, услаждающему охотой наряду с другими и великую княгиню. Иль я не так что сделал?
Гнев у нее быстро сходил на милость:
— Да так, все так, мой друг. Но перечить-то мне зачем?
Алексей развел свои большие, красивые руки, как бы пытаясь объять располневший стан государыни. Жеста этого, прежде привычного, конечно, не докончил. Рассмеялся:
— Да если б я перечил, где б я сейчас был?..