Горничная-соглядательница непререкаемым тоном напомнила:
— Ваше высочество, не смею… Бабушка не велела без нее трогать.
— Так найдите же эту… несносную бабку!
— Помилуйте, ваше высочество! Она при ребенке.
— Так и ребенка ко мне!
— Помилуйте, ребенок в покоях государыни. Как мы можем вмешиваться в ее распоряжения?
Сам не решаясь в чисто женские дела мешаться, Алексей пошел разыскивать гофмейстершу-чесальщицу Шувалову.
Мавра Егоровна была в красной парадной робе; подол ее торжественно шуршал под крепкими ногами. Тоже пахла вином.
— Вы хоть сделайте что-нибудь для несчастной роженицы!
— Какое несчастье?.. Чистое счастье во всем дворце!
Но когда она увидела положение Екатерины, до сих пор распятой на родильной кровати, то ударилась в неприкрытую жалость:
— Оюшки мои, ведь и уморить вас могут!..
Но и она при всей своей пьяненькой доброте не могла взять на себя такую ответственность — перенести роженицу на кровать. Пошатываясь и задевая за все Углы, пошла отыскивать фон Дершарт.
И снова на добрый час все затянулось. Алексей сидел на бабкином стуле и время от времени повторял:
— Все будет хорошо, ваше высочество… Все хорошо. Я не уйду, пока женщины не примут… это великое государственное решение!
Его ироничный тон успокаивал Екатерину. Да и бабка наконец объявилась. Разодетая, пьяная, как все. Эту совесть вроде как маленько задела, стала оправдываться на своем полунемецком-полурусском языке:
— Ах, либер гот! Ее величество были с ребенком, как я могла оставить их. Только на минуту и отлучилась, когда великий князь провозглашал тост за лучшую повивальную бабку. Мой либер гот, радость-то!..
— А за меня был тост? — нашла Екатерина в себе силы улыбнуться, хоть и печально.
— За вас?.. — не нашла что дальше сказать фон Дершарт.
Алексей посчитал нужным прервать эту болтовню и кивнул Шуваловой:
— Мавра Егоровна, теперь-то вы можете перенести великую княгиню на кровать?
Та все-таки поняла, что с первым камергером Алексеем Григорьевичем Разумовским всем Шуваловым пока что надобно считаться. Даже при нынешнем фаворе младшенького-то херувимчика…
— Вы правы, Алексей Григорьевич! — засуетилась она. — Фон Дершарт пришла, в ее власти разрешить. Я сей момент кликну горничных!
Это вышло без проволочек. Набежало полдюжины крепких, тоже подвыпивших, прислужниц, Екатерину обступили со всех сторон, переложили на одеяло, ухватились за него всем скопом — и унесли в будуар.
Алексей ободряюще улыбнулся на прощанье: не сомневайтесь, мол, я еще навещу вас.
Пора было поздравить великого князя. И так при входе в торжественную залу прошел недовольный шепоток:
— Наконец-то…
— …соизволил…
— При всей своей гордыне!
Там была полная когорта Шуваловых — и сенатор Петр, и начальник Тайной канцелярии Александр, и херувимчик, конечно же успевший заматереть на дворцовых харчах, его сестра Лизавета, и даже Мавра Егоровна успела сбежать от роженицы, к своим обочь приткнулась. Так они в рядок и восседали. «Многовато же вас!» — невесело мелькнуло в уме. Но не до них было. Алексей подошел к великому князю и дружески его приветствовал:
— Ваше высочество! Только скорбные дела… пришло плохое известие о здоровье матери… задержали меня с поздравлением. Тем более сочту за великую честь прибавить и свое поздравление с долгожданным наследником! Законным наследником!
Как ни старался, но ведь и тут была некая доля иронии. Однако великий князь был в изрядном подпитии, весело во все стороны поглядывал. Приход первого камергера Разумовского воспринял с искренней радостью:
— Верю, верю, граф, в ваши добрые чувства! Но не сходить ли вместе с вами к великой княгине? Не пора ли?
— Пора, ваше высочество. Хотя лучше вам одному, по-семейному?..
Великий князь не нашелся что возразить на это и вприпрыжку убежал на свою половину.
Вернулся он буквально через пять минут.
— Я ее поздравил! Она может быть довольна. Выразила желание — почивать. Что ж, самое время. А нам, граф…
— Мы еще не допили, ваше высочество, — понял Алексей, сколь нежна и интимна была беседа, и все свел к застольным шуткам.
Пир, начатый пополудни, продолжался допоздна.
А когда Алексей, опять сославшись на дурные вести с Украйны, откланялся наконец, то по дороге к себе подумал: «Не накликать бы мне беды…»
В гостиной его поджидал знакомый сосед-помещик из Козельца. Он подал письмо и на словах присовокупил: