Не без колебаний, но взялся Алексей Разумовский за это смертельное дело. Но случая, удобного настроения Елизаветы, пока не выпадало.
А тем временем государыне успели нашептать о существовании очередного заговора… «в котором и Бестужев, и Великая Княгиня, и даже он, граф Разумовский…».
Почувствовав неладное, манифест успели сжечь, но что делать с заговорщиками? Прямых улик ни против Екатерины, ни против Алексея Разумовского не находилось. Доносы доносами, а их руками ничего не было писано.
Нет, надо было — пока! — доламывать Бестужева…
Уже не полагаясь даже на начальника Тайной канцелярии, Елизавета отдала это деликатное дело на усмотрение генерал-прокурора князя Трубецкого.
Князь Трубецкой, польщенный доверием, поступил истинно по-генеральски. В субботний вечер, когда Бестужев явился по неотложным делам во дворец, Трубецкой объявил ему опалу императрицы и лично сорвал с плеча Андреевскую ленту. Отряд гвардейцев окружил его карету. В доме уже стоял усиленный караул.
Алексей Разумовский примчался из Гости лиц, когда Бестужева, лишив всех чинов и званий, скоропалительно отправили в деревню Горетово, далеко от Петербурга, Можайского уезда.
— Лихо! — рубанул рукой, как саблей, бывший казак.
Сделать он уже ничего не мог.
Тем более пришел старый его адъютант, закадычный друг и воспитатель Кирилла — Иван Елагин.
— Кажется, теперь моя очередь! — ничего не прося, сказал со свойственным ему спокойствием.
С ним недолго разбирались — без лишних слов сослали в казанскую деревню.
Кто следующий? В воспитателях Кирилла был и Василий Ададуров. Вдобавок он учил русскому языку и великую княгиню. Совпадение-то просто изумительное!
— Моя очередь, — почти теми же словами и он возвестил.
Наказали его всего лишь почетной ссылкой — в Оренбург, товарищем губернатора.
Чья очередь дальше?!
Вплотную подступаться к Алексею Разумовскому пока все-таки не решались. Проще казалось сломить слабую, одинокую женщину — великую княгиню, брошенную на произвол судьбы даже собственным супругом. Голштинцы, обступившие великого князя, в ожидании будущих благ уже открыто говорили: «Надобно раздавить змею!»
Глуп был великий князь, но ведь кто-то же надоумил напрямую обратиться к тетке. Ладно — «дурошлеп». Но ведь доверие какое? Сам, по-родственному спрашивает:
— Дорогая тетушка! Можно вас так?.. — И после утвердительного кивка: — Дорогая тетя! Супружницу мою гордыня заела. Считает себя слишком умной. Нам нельзя жить вдвоем. Ведь умникам где место? Монахини, сказывают, похвально умом себя утруждают. У вас наследник есть, и у меня же есть, чего ж еще, тетушка?..
Она была польщена прямым обращением к ней, она поначалу слушала истинно с родственным вожделением. Но «чертушка» топал по гостиной своими огромными прусскими ботфортами и мешал ей сосредоточиться. Вдобавок уж совсем непозволительно упрекнул:
— Она и с братьями Разумовскими интриги плетет. Особенно старается Алешка-Черкес!
До Елизаветы дошло, что он уже считает себя императором… и потому полагает за благо давать советы.
— Чертушка?..
— Что, тетушка?
— Не тетушка — ваше императорское величество! Во-он!.. Вон, негодник. И-и… и позови ко мне его сиятельство графа Алексея Григорьевича Разумовского. Лично! Во-он!..
Как он ни шалопутничал, но ведь и до него дошло: посылают на побегушки, как лакея какого! Он загремел ботфортами по паркету, будто конь ошалелый.
Но, видно, сыскал Разумовского, коль тот не замедлил явиться.
— Что с вами, ваше величество? — пришел он в ужас от ее потерянного вида.
Она посмотрела на него, как бы не узнавая.
— Скажи мне, Алешенька, ты не в заговоре?.. — спросила уже после тягостного молчанья.
— Заговор? Против кого, ваше величество?.. Сами-то вы верите ли, что про меня плетут?
— Нет, Алешенька, не верю.
— Слава Богу! — перекрестился он.
— Подойди поближе… Еще! Еще! Я ведь не кусаюсь.
Она ж сидела — как ему, с его-то ростом, торчать над ней? Он встал перед креслом на колени и склонил голову.
— Пока живая, твоей головы ничья рука не коснется… кроме моей…
— Знаю… моя верная господыня! Бог даст тебе долгие лета!..
— Так ведь я, Алешенька, старой стану?
— Старость?.. Нет, она минует тебя, Лизанька!
— Да, да… Как жить-то хочется…
Он поднял голову, глаза в глаза. В такой-то близости да при ярких свечах заметно: как ни трудились прислужницы возле туалетного стола, а все морщинки убрать не могли. Бедная Лизанька!..