— Александр Борисович, — бросив карты на стол, внешне спокойно сказал он, — извольте кончать жульнический кураж.
— Жульнический?.. Что это значит, Алексей Григорьевич? Поясните.
— Поясню. Не торопите.
Недвусмысленно посмеиваясь, он подошел к одному из настенных ковров, где висели кнуты, плетки, нагайки и разные хлысты, натасканные земляками со всей Малороссии. Он выбрал небольшую волосяную нагайку, в хвост которой, однако, был незаметно вплетен рыбий зуб.
— Поясняю, Александр Борисович…
Нагайка свистнула… и хлеще сабли легла по раззолоченным плечам Бутурлина. Хороший англицкий атлас, а разошелся истинно как под лезвием. Хотя сдержал руку Разумовский, чтоб не до крови.
По зале прошел ужас:
— Да возможно ли?
— Главнокомандующего?
— Отправляющегося на баталию?..
— Срам-то какой!..
Но срам ведь был не на Разумовском — на Бутурлине. Он понял это и тоже вскочил, не зная, что делать, лишь крича:
— Да я тебя… тебя, хохол немытый!..
— А вот это уже неправда… денщик Петра Великого, — вернулось к Разумовскому обычное насмешливое состояние. — Опять передергиваете! Я как раз сегодня из баньки. Славно попарился!
— Попаришься еще… от моей-то руки!..
— Да? Чего ж тогда откладывать. У меня тоже рука ничего, не чувствительно разве?
Он обернулся к другому ковру и выдернул из кожаных карманов два пистолета.
— Они у меня от нечего делать заряжены. Как, потешимся? Выбирайте. — Он положил оба на ломберный стол. — Да не лучше ли и глаза повязать? Берите, — указал на пистолеты.
Когда Бутурлин схватил один, он взял другой и отошел в дальний угол. Неторопливо достал любимый алый плат, сложил вдвое и ловко затянул на затылке.
— Александр Борисович, ай?..
По топоту расступившихся гостей, по злому, тяжеловесному шагу Бутурлина понял: тоже отходит в угол, противоположный.
Крики поднялись:
— Да остановите их хоть кто-нибудь!
— Два Фридриха, что ль?
— Лучше сказать — два дурака!..
Не обращая на это внимания, Разумовский поторопил:
— Чего кричать? Лучше возьмите для себя отсчет шагов… может, для кого-то и последний!..
Не ожидал он этого, но голос женский согласился:
— Пожалуй, я сама посчитаю. Чем занимаетесь-то?
— В жмурки играем, — похолодел Разумовский, ибо голос этот нельзя было не узнать.
Он сдернул повязку. Перед ним предстала Елизавета со своим перепуганным спутником, Иваном Шуваловым. За их спинами маячил Бутурлин, тоже без повязки. Скинул… или даже не завязывал?!
— Жмурки?.. — засмеялась Елизавета, из-за болезней давно не выходившая на люди. — Ах, как я люблю жмурки! Иван Иванович, повяжи-ка, дружок, и меня. Уж кого спымаю, не обессудьте, дуэлянты! Эк французская мода и до нас дошла! Нет бы по старинке, на кулаках…
Надо же, Елизавета, давно не выходившая из своих будуаров, вдруг возымела желание поехать в Аничков дворец!
— Жмурки… — отходя от очередной болезни, веселилась она. — Жмурьтесь! Все жмурьтесь!
Наряду с «фараоном», это тоже была привычная придворная забава — какой вечер без жмурок кончался?
Но сегодня-то? Сегодня?..
По топоту ног, по визгу, по хмыканью, по смеху он чувствовал — никто не посмел уклониться от царской забавы. С завязанными, нет ли глазами — все делали вид, что им очень весело, что на сегодня это и есть главное занятие. Голоса самые беспечные:
— Иван Иванович, ау?..
— Князюшка мой?..
— Да не затоптали бы Пуфика?..
У дам пошла мода — Пуфиками, с намеком на Ивана Ивановича, своих собачек называть. Но в присутствии же государыни!
Топая по зале и сшибая столы вместе со звенящими ефимками, Разумовский наткнулся на чье-то пыхтящее, жирное тело:
— Не ты ль, Александр Борисович?
— Не ты ль, Алексей Григорьевич?
— Славно мы сегодня гульнули!
— Славные проводины!
— Так на провожанье-то не выпить ли?
— С повязками-то на глазах? Как доберешься до настоящего стола?
— Что ж я — в своем доме ходы-выходы не знаю? Держись за меня, маршал.
— И то держусь… маршал, чуть меня не укокавший! Я и стрелять-то не умею.