— Алешеньку! Да поживей!
Он и вошел как раз в то время, когда она с этим криком швыряла кружева, да и к тяжелому золотому кувшину порывалась рукой, в отличие от ноженек не потерявшей силы.
— Ваше величество! — весело охладил ее пыл. — Пощадите. Не убивайте. Я ведь тоже с вами в театр собрался. Да и граф Воронцов компанию составит, обещает про Фридриха не заикаться, знай винцо у меня пьет. Да и директор театра, наш любимый Сумароков, в компании. Надо думать, не откажется и Иван Иванович. Славный вечер проведем! Я приказал в вашей ложе стол самобраный накрыть. Сани по вашему приказу не шестерней, а тройкой запряжены. Все в лучшем виде, государыня…
Алексей говорил, пустыми словами пустоту же и засыпая. Театр? Какой театр! Сборы толком еще и не начинались. Среди сотен платьев надлежащего не могли сыскать. Парадные шелковые чулки просвечивали, открывая пелены Мавры Егоровны, бриллианты с чего-то потускнели, а главное — лицо, лицо-то!.. Его то мазали, то чем-то омывали, Алексея не стесняясь, не до него. Прислужницы зареванные в вихре беспонятном кружились, у одной синяк под глазом набухал — метко метнула что-то дочь славного бомбардира!
— Вот, ничего толком сделать не могут, — капризно пожаловалась Елизавета. — Беда с ними, Алексеюшка.
— Беда… да ведь веселая, — притопнул он ногой. — Помните? Отчего не веселиться, Бог весть, где нам завтра быть!
Маленько воспряла духом зачумленная прислужницами Елизавета, даже улыбнулась:
— Да, завтра-то… А сегодня? Не опоздаем?
— Ничего, ничего, ваше величество, мы там подождем, — убегая от этой суматохи, заверил Алексей. — На часик-другой и задержат трагедь, эка невидаль!
Возвращаясь к своей компании, к которой с горя примкнул и Иван Иванович, Разумовский решительно кивнул Сумарокову:
— Пошлите кого-нибудь, чтоб трагедию без нас начинали… а мы здесь будем комедь ломать!
— А как соберется государыня?.. — не принял его смешливого тона озабоченный директор.
— Тогда прикажете сначала играть.
Бывало, бывало и такое…
— Верно ж, мой генерал… а теперь фельдмаршал! — повеселел и бывший адъютант. — Хоть и по третьему разу — начнем без запинки!
— Вот я и говорю… Хотя чего говорить-то? Вечер зимний, вечер насмешливый. Где трагедь, где комедь — чего ломать голову? Там женщины, — кивнул он в сторону покоев императрицы, — здесь мужики. Иль уж и не мужики мы?..
Ответом был дружный звон больших серебряных бокалов.
XII
17 ноября 1761 года у Елизаветы случился страшнейший приступ. Кроме докторов, Ивана Шувалова и Алексея Разумовского, у ее постели был и личный духовник протоирей Дубянский. Своим божеским знанием он тоже знал нечто такое, что простым смертным знать не дано…
— Алексей Григорьевич, — тихо предупредил он, — далеко не отходите. Даже ночью. В ночи-то особливо…
Со всем соглашаясь, Алексей покорно склонил голову.
— Надо бы предупредить великого князя и великую княгиню, но страдалица их на дух не допускает. Как мне-то быть?
— А как святая церковь говорит: все в руце Божией…
— Так-то оно так, Алексей Григорьевич. Пребудем в благой надежде.
В редких счастливых просветах Елизавета слабо, но решительно манила рукой:
— Друг мой нелицемерный… Чертушка? Его прегордая княгиня?..
Ясно, что в голове Елизаветы, даже отягченной смертельной мукой, зрела новая мысль. О престолонаследстве, разумеется. Она, кажется, клонилась к тому, чтобы изменить высочайшее завещание. Позван был новый канцлер, Воронцов, его святейшество митрополит Новгородский Амвросий и воспитатель Павла, Никита Иванович Панин. По сему случаю и Разумовский, и Шувалов, два теряющих фавор соперника, в горестном объятии удалились за «утешительный стол». Елизавета уже не могла приказать, а пригласить Разумовского никто не догадался… Или не захотел? Навязываться он не стал.
— Значит, Павел?..
— Вместо Петра-то?..
— А нам с тобой какого хрена, Иванович?
— Истинно никакого.
— Вот то-то и оно… Дожили!
Но и за закрытыми дверями ничего решено не было. Чувствовала Елизавета, даже в своем нынешнем состоянии, что крутят вокруг нее, и решительного слова не произносила… А кто его произнесет?
Так и тянулось с ноября по декабрь. Все предчувствовали грядущие перемены — и все боялись их. Пожалуй, больше других — великая княгиня; супруг-то открыто жил с Лизкой Воронцовой. А при канцлере Воронцове — это засилье лучше ли засилья Шуваловых?
Все шепотком. Все тайно. В тайной же полунощи великая княгиня и поскреблась в дверь.