— Этот, — кончил примерку Алексей. — Выпей еще разок да стряхни с него пыль.
Говорун то и другое исполнил прытко.
— Ладно уж, по третьей… Да беги от меня подальше! А не то!.. — погрозил кулаком.
Но Говорун-то знал, что граф не ударит. Побегал бы и еще, от графа до слуги по кабинету, но Алексей не в шутку вскочил с кресла. Эти ежедневные забавы ему сегодня были ни к чему. Ведь еще и кафтан следовало выбрать.
Вместе со слугой портной вошел. Дожидались, пока граф находится по кабинету. На двух вешалах держали с десяток разных кафтанов. И тоже без понятия!
— Я что, на охоту собираюсь? — отшвыривал он один.
Начинали стаскивать с вешалки другой.
— Чучело огородное из меня хотите сделать? — швырок туда же.
Вешалки как в купеческой лавке тряслись, пока их перебирали.
— Женить меня, что ли, надумали?
Этот и примерять не стал.
Раз десять одевали-раздевали, пока остановил свой выбор на кафтане серого английского сукна. Уж и позабылось, по какому случаю шили, кажется, нового английского посла принимать собирались. Чтобы потрафить высокородному лорду. С этой прусской войной казна была пуста, государыня по всей Европе искала, где бы занять хоть два миллиона. Да ведь и кафтан английский тогда не помог — не дали денег союзники-англичане.
— Узковат вроде? — подергал сейчас телесами Алексей.
Слуги и портной, хоть и говорящие, стояли в немости, как и парикмахер. Не больше того знали о намерении графа.
— А все ж его готовьте, — к их облегчению решил он. — Куценек маленько, ну да под прусскую моду как раз и сойдет, — проговорился некстати.
Англичан-то теперь можно ругать — возможно ли такое на пруссаков?
Значит, парик на голове, кафтан на плечах. Когда услужающие вышли, он кивнул камер-лакею, стоящему поодаль с золотым парадным подносом:
— Поставь на стол.
Павлычко исполнил это желание.
— Пока выйди, а малое время спустя вернись.
Не хотелось ему исполнять свою последнюю волю при свидетелях.
Он вывалил содержимое подноса на стол и стал перебирать все подряд.
— Обер-егермейстерский рог?
Золоченый, само собой. С именной надписью. Что ж, друг? С поцелуем положил его на поднос.
— Андрей Первозванный?
И лента голубая вместе с орденом туда же легла.
— Камергерские ключи?
Ах, ключики золотые, не носить вас больше…
— Какой-то австрийский орденок? И польский? Черный Орел — помнится, пожалованный молодым, прытким голштинцем?..
Давайте и это все до кучи!
— Еще что я позабыл?..
Ага, фельдмаршальский жезл, осыпанный бриллиантами. Последняя благодать Елизаветушки…
— Отвоевались мы вместе с государыней, отвоевались, брат!
Кажется, ничего не забыто?..
Камер-лакей Павлычко уже стоял у дверей, наверно, видел последнее действо. Да ладно, чего теперь стесняться. Теперь стоит в роскошном кабинете уже не граф Алексей Григорьевич Разумовский — просто состарившийся, не бедный, но все равно обычный петербургский обыватель. И то хорошо: не каторжник, не нищий, не инвалид убогий.
— Прикрой поднос чем-нибудь и следуй за мной.
Павлычко оглядел просторы огромного кабинета — и сдернул вишневую накидку, прикрывавшую одну из диванных подушек. Смотрел на своего графа вопросительно и терпеливо.
— Пускай и так. Не свадебный же подарок несем. Пошли, — передал ему поднос.
Они вышли из графских покоев и углубились в бесконечную сеть дворцовых коридоров и переходов. Эта сеть могла намертво заловить иного простака, но Алексей Разумовский сквозь ее каверзы мог и с закрытыми глазами пройти.
Путь известный, исхоженный, истоптанный, как тропинка от мужней хаты до хаты незабвенной кумы.
II
У дверей приемной, которая вела в аудиенц-залу, и дальше в кабинет, в личные апартаменты государыни… хотя уже государя?.. стоял рослый, невозмутимо нахальный голштинец, в куцем прусском мундире. При виде русского фельдмаршала, хоть и не в мундире, но в высшем же чине, не только не поприветствовал по регламенту, но и отвернулся к дверям.
Этого следовало ожидать.
Подавив в себе нехорошее чувство, Разумовский подошел и с подчеркнутой вежливостью спросил:
— Вы можете передать секретарю или своему непосредственному начальнику, что ожидает аудиенции фельдмаршал граф Разумовский?
Конечно, голштинец ни бельмеса не понимал по-русски, может, и в Россию-то был вызван в ожидании смерти Елизаветы. Но он даже не сделал обычного в таких случаях жеста — хоть руку бы с ружьем отвел, хоть улыбнулся бы. Нет, стоял истуканом, отвернув морду к дверям. Чего ж, слышно было через все двери, как в ночи гуляли на половине великого князя… да, императора, императора, находившегося еще в прежних апартаментах, поскольку государевы покои занимала Елизавета.