Он и не знал, что свое же прозвище в запальчивости повторяет…
— Пушки — только в голове и могут бить. Русским пушкам нечего делать в Пруссии. Слышал я от тетушки… — Он остановил свой запал, кажется, вспомнил, что тетушка-то возлежит на смертном одре, еще не упокоившаяся. — Слышал я, что какой-то из Шуваловых изобрел смертогубительные гаубицы и тем повергает в уныние короля Фридриха. Моего короля!
Петр все-таки уразумел, что не в короле сейчас дело — в графе Разумовском.
— Да, пушки в голове… Да, с этим мы решили — никакой отставки. А потому — выпить! Эй! Эй! — задергал он, бегая по кабинету, синие, красные и зеленые шнуры, каждый из которых имел свое предназначение.
Видимо, перестарался. С разных дверей набежали сразу трое — двое военных и один в партикулярном платье.
— Я разве звал вас? — затопал на них ботфортами суматошный император. — Подайте мне сюда Ганса-денщика!
Не успели убраться эти двое, как предстал новоявленный камер-лакей. Истинно солдатского вида пруссак, с огромным подносом в руках, на котором в бивуачном беспорядке громоздились темные и светлые бутылки, куски ветчины, резаной рыбы, соленые огурцы, миска с капустой, бокалы и курительные трубки. Не спрашивая разрешения, этот развязный денщик в чине полковника протопал к столу, заваленному бумагами прежнего царствования, и бухнул поднос на реляции Бутурлина, на указы Сената, на прошения и помилования, так что одна из бутылок свалилась на пол.
— Не правда ли, славный малый? — с восхищением и сам император топнул ботфортом. — Пошел, Ганс, прочь! Сами нальем. Не так ли, граф?
— Ваша правда, ваше императорское величество, — не заставил себя упрашивать Разумовский и тоже подошел к столу.
— Истинно моя. За нового императора, граф! Ха-ха!.. — с неподражаемой безалаберностью налил он водки и поднял свой бокал.
— За ваше императорское величество! — еле успел Разумовский свой бокал поднять.
Доводилось ему пивать и в разгульной дружеской компании, и в дорожной карете, и у охотничьих костров, но не без скатерти же. Не на письмах несчастных ссыльных! Император взгромоздился возле подноса на край стола, и не оставалось ничего другого, как усесться обочь того же расхристанного подноса. Император хватал щепотью то рыбу, то капусту, а руки вытирал первыми попавшимися бумагами. Разумовский, на счастье, успел поднять с полу накидку и теперь пользовался ею как салфеткой.
Весь развал елизаветинского стола был перед глазами. И в помине не было заглядывать в бумаги, но из-под императорской задницы крупные черные буквицы траурно кричали; как было не обратить на них внимания. Там ведь совсем знакомое плакалось: «…Раба Божия Лопухина из Сибирей вопиет: простите, Христа ради, ваше императорское величество! Пощадите несчастную! Дозвольте возвратиться в город вашего батюшки, чтобы припасть к милосердным стопам…»
Дочитать дальше не довелось: император выдернул из-под себя и эту бумагу, вытер руки и бросил на пол. Там уже не одно прошение валялось…
То тетушке было некогда, то племянничку не до того…
— Вы что-то побледнели, граф? — привел его в себя голос императора. — На вас не похоже.
— Хвори, ваше императорское величество, нестроение в делах…
— Дела? Дела! Там еще канцлер Воронцов, говорите? Вот принесла нелегкая! Поэтому я отпускаю вас, граф Алексей Григорьевич. Истинно вовремя вы пришли. У меня и пушки в голове бить перестали! Да я приказал вовсе им замолчать. Разве можно ссориться с моим любимым королем?
— Не будем ни с кем ссориться, ваше императорское величество, — слез со стола Разумовский, поклонился, подняв с пола поднос свой, прикрыл его изрядно помятой накидкой и вышел в приемную.
Канцлер Воронцов поспешил навстречу:
— Я уж думал, вы в Пелым где-то пелымите… Что делали так долго?
— Водку петровскую с императором дули, — без улыбки ответил Разумовский. — На этот раз обошлось… что-то будет дальше?..
Он не успел сделать к выходу и двух шагов, как появился тот же денщик и от дверей выкрикнул:
— Кто тут Воронцов? Приказано — к его императорскому величеству!
Воронцов жалко и покорно оглянулся и ушел вслед за денщиком… или новым секретарем?.. Кто его знает. Времена наступали переменчивые…
Об этом же думал фельдмаршал граф Алексей Григорьевич Разумовский, самолично, без лакея, унося с глаз долой свои собственные регалии.
«Так-то вот, Елизаветушка…» — пожаловался он дворцовой коридорной дорожке, по которой сновали взбаламученные, ошалелые люди.