Народ жалел ее:
— Печаль-то, печаль какая!
— Скорби-ина!..
— Государыней-то — ей бы…
Алексей Разумовский испил эту горькую чашу до конца. Ему все время казалось, что он не только Елизавету — и мать свою хоронит… Не довелось в Малороссии, так, может, здесь?..
Возвратясь с похорон и не желая принимать участия в поминальной трапезе, которая опять могла перейти в буйный разгул голштинцев, Алексей вместе с Кириллом отправился в свой Аничков дом.
Славные у него были слуги!
Он не отдавал распоряжения, — ибо поминальный стол был накрыт во дворце, — но его гостиная за это время была превращена во вторую траурную залу. И крепом затянутые зеркала, и обвитые черными лентами канделябры, и черные передники слуг, и кайма на салфетках, на стульях, и выбор самих вин и блюд, начиная с кутьи и блинов, а главное… Писанный придворным живописцем портрет молодой Елизаветушки, только подчеркнутый траурной лентой… И… потрет Натальи Демьяновны, небольшого формата, висевший обычно в кабинете. Их как бы посадили на один диван и сказали: «А, невестушка! А, свекровушка! Опять встретимся, где-то?..»
Алексей бросился на колени. Богородице ли он молился? Господынюшке ли своей? Матушке ли родимой?..
V
Что-то должно было на этот раз произойти в Гостилицах…
Алексей Разумовский предчувствовал. И, не испрашивая разрешения императора, пригласил ее величество, то есть Екатерину.
— Ваше императорское величество! А разве я мог поступить иначе? — оправдывался он в ответ на первоначальное раздражение Петра Федоровича. — Сплетни могли пойти, кривотолки. Для женщин я оборудую малый двор, в том самом несчастном флигеле, ха-ха!..
Последний довод понравился:
— Во флигеле?.. Туда ее, Екатерину! Может, и столбы подпилить?
— Что вы, ваше императорское величество! Будьте выше таких мелочей.
— А? Выше? Вот именно так!
Петр Федорович относился к бывшему фельдмаршалу с почтительным доверием. Еще поутру фельдмаршал, обер-егермейстер и первый камергер заехал к нему с визитом — как бы справляясь, не передумал ли столь высокий гость насчет Гостилиц. Следом кряхтевшие слуги внесли скромные с виду сундуки. До последнего момента Петр Федорович не верил, что фельдмаршал отвалит обещанный вроде по легкомыслию миллион, — дело-то происходило за карточным столом, вроде как в шутку. «Взаймы», спросил безденежный император, — «взаймы» и давал Разумовский. Хотя кто спрашивает с императоров долги?..
— Нет, вы славный человек, граф!
— С вас беру пример, ваше императорское величество, — доверительно улыбнулся Алексей Разумовский, доставая из-за обшлага камзола свое скромное прошение.
Бумага легла на один из сундуков. Петр Федорович, как истый «чертушко», уже порывался открывать их. Но бумага на крышке?..
Он подбежал к столу, принес медный письменный прибор — подарок воинственных голштинцев — и тут же в походном порядке начертал: «Петр». Все! Полная отставка фельдмаршалу. Теперь уж никто не погонит его на плац-парад.
Петр Федорович умилился, оправдываясь:
— Дражайшая тетушка оставила после себя десять тысяч платьев, две тысячи башмаков, громадный сундук шелковых чулок… и несколько миллионов долгов при совершенно пустой казне! Как должен поступать император?
— Довериться своим верноподданным.
— Верно! Верно, граф!
Так они поговорили еще при утренней разминке, а сейчас не было никакой возможности остаться наедине. Гости, многие с дамами. Охрана. Гвардейцы. Слуги, наконец. Да и Лизка Воронцова ни на шаг. Как уж истинная императрица, тарахтела над ухом:
— Мой царь! Мой Петр! Мне скучно. Эти старухи… эта Екатерина!
Ну что поделаешь, если любимая Лизет скучает? Надо ее развлекать. Петр Федорович извинительно развел руками и вприпрыжку побежал за ней. Чему хозяин и рад был нескончаемо.
В Гостилицах ведь творилось что-то невообразимое. Тайное к тому же. А ведь известно: все тайное когда-нибудь становится явным. Пускай! Но… только не здесь и не сейчас!
Ведь что такое два императорских двора? Хоть бы и малый? Это непременные фрейлины, камергеры, сопровождающие гвардейцы. Без свиты нельзя. И без подобающей охраны. Даже малый двор виден со всех углов Европы. Сейчас его в военные подзорные трубы рассматривают. Живи император хоть на две, на четыре половины, но — приличия, но — дипломатический антураж! Не слишком понимал это слово Разумовский, но правильно сделал, пригласив Екатерину и поселив вдали от большого, беснующегося двора. Здесь была приличная тишина. Гвардейцы не бузотерили, сонно полеживали в отведенных для них комнатах, фрейлины в меру своих способностей флиртовали с гвардейцами, и лишь одна из них, семнадцатилетняя княгиня Екатерина Дашкова-Воронцова, при всяком появлении хозяина втихомолку наскакивала на него: