— Ну, брат, и словеса у тебя!
— Что делать, по заграницам я не шатался.
— Да, понимаю, обида…
И между братьями словно граната пролетела. С треском разорвалась…
— Пушки? За всех вроде выпито? Это уж в чью честь?
— Думаю, в честь короля Фридриха.
— До-ожили!.. Пойду туда, — кивнул Алексей в сторону гостевой залы. — Небось хватятся.
Слава Богу, все уже перепились, в честь короля Фридриха не понуждали.
Со слезами на глазах сидела Екатерина на дальнем конце стола. Хлопала о правую руку Петра Федоровича в ладоши взбаламученная Лизка и кричала:
— Кто не пьет за короля — тот не пьет и за меня! — глазищами шпыняла в сторону Екатерины.
Алексей на правах хозяина приткнулся возле Петра Федоровича, славшего через весь стол:
— Дура! Дура! В монастырь тебя!..
Пьян, пьян, да ведь найдутся и трезвые, которые ретиво выполнят монаршью волю. Алексей ласково взял под локоток вдрызг разругавшегося гостя, сказал ему самое приятное:
— Не правда ли, ваше императорское величество, славно сейчас бахнули пушки?
— Ах, граф, славно! Но чего она раздражает меня?.. — пьяно сплюнул в сторону Екатерины. — Дура! Дура!
Алексей знал, что за стеной этой залы гужуются с немногими своими приспешниками братья Орловы. Ему даже голоса их послышались — когда и перед кем они сдерживались?
— Пойду, ваше императорское величество, прикажу еще пороху принести. Не было бы задержки тостам.
— А?.. Тосты? — севший было Петр Федорович опять вскочил. — Никакой задержки. Тост! Тост!..
Алексей под эти крики поспешил убраться в соседнюю гостиную. Так и есть: братья похаживали меж ломберных столов весьма воинственно. Шпаг при них не было, но для чего они таким детинушкам? Григорий на пари вызывал против себя пятерых и всех кидал на пол, как тряпичных кукол. Алексей, которого все звали Алеханом, забавлялся тем, что за карточным столом плющил в ладони выигранные монеты, будто на монетном дворе под молотом, да узлом завязывал медные кочерги, так что иной раз и угля помешать в камине было нечем. Разумовский в близкие сношения с этими богатырями-красавцами не входил, ради Екатерины дружил, а потому, лишь бы увести их подальше, сказал безотказное:
— У моего гетмана слово к вам есть… Да не здесь же, не здесь! — повел их в другую гостиную, где недавно оставил брата.
Это было шествие разъяренных богов — ведь и самого Разумовского Бог росточком не обидел.
И — слава Ему! — Кирилл был на месте, в мрачном одиночестве попивал вино, которое ему услужливо приносили прямо из погребов.
— Доблестные братья соскучились по тебе, мой гетман! — обнял и шепнул на ухо: — Отговаривай! Отговаривай! Не время!..
О чем уж с ними толковал Кирилл, Алексей не знал. Но, возвратясь в зал, пагубных криков за стеной не слышал. Екатерина уже осушила слезы, и пролитые-то для назидания гостей, и теперь благодарно посматривала на хозяина. Она поняла, куда и зачем он ходил.
Да и Петр Федорович повеселел:
— А? Пушки? Славно бьют!
Алексей при своей озабоченной отлучке успел шепнуть главному канониру, Вишневскому:
— Пороху не жалеть! Пали без всяких моих сигналов!
Тосты шли теперь так часто, что все равно попадали в цель.
Пушки били пока вхолостую, и то хорошо.
Воители Орловы, а с ними и братец-гетман еще успеют пострелять…
Дело оборачивалось тем же порядком, что и при воцарении Елизаветы. Неужели все бабы так подражают друг дружке…
Неужели все возвращается на круги своя?!
VI
В Японской зале Ораниенбаумского дворца давался большой обед в честь заключенного мира с Пруссией. Война, длившаяся семь лет, прекратилась одним росчерком пера. Пруссия лежит у ног русского воинства, даже при бездарности таких главнокомандующих, как Бутурлин, но дальше, дальше-то что?.. А драпать победно домой! И ведь драпали, проливая горькие слезы о бессмысленно погибших друзьях и товарищах.
Однако видела Екатерина: не от того был мрачен Петр Федорович. У него были свои соглядатаи, но были же и у нее. В новом Зимнем дворце срочно отделывали роскошные покои для Лизки Воронцовой, которой в новой жизни не хватало лишь одного: законной малой короны. А место ли при императоре двум женским коронам?
Вчера корона с одной головы почти что уже упала.
Дурной ли гнев, пьяный ли бред — какая разница. Все равно с голоса императора. А голос у него, даже при плюгавеньком росте, был крикливый. Как не услышать!