Под эти думки и вырос шинок.
— Гарный! — изумились казаковавшие питухи.
— Паньски, шановные панове! — во все глаза оглядывали местные женихи, да и проезжие-заезжие с близкого шляху.
Чего удивительного: и левая Поднепровщина, не говоря уже о правой, не забыла панов. Да многие из них обратно до Польши и не уезжали, здесь прижились. Только по названию — паны, а из тех же казаков, из реестровых: королевских ли, царских ли — все едино. Пан, он пан и есть. Побольше рядового казака видал, побольше и поездил. Эка невидаль — Лемешки!
Но вот же останавливался, оглаживал приспущенные на польский манер, подстриженные усы, не до пупка, как у покойного Розума! Входил в новый шинок с насмешкой, а уходил с доброй усмешкой:
— Геть, жинка! Как пийдемо обратно — знов завертаем до тебя.
— Завертайте, шановные панове, — низко кланялась Розумиха. — Ваши покои — завседы будут вашими. Дитятки!..
На голос матери дочки выбегали, тоже кланялись. Ага, Вера набегом, легкомысленно, Анна уже с понятием, с приседанием на польский манер, Агафья по-взрослому, подражая матери. Крутилась и внучка, Авдотья Даниловна; после ранней смерти Данилы тоже осела в шинке. Истинно, девишник! И привлекал, и завлекал многих. Но Розумиха строго присматривала.
— Але, але, хлопче! — кричала на непонятливых. — Сватов засылай, зазря дивчину не соромь!
— Коли приданое будет гарное, — отвечали ей со смешком.
В самом деле, без приданого — какая невеста? Для того и проводила дни и ночи в шинке. Что за радостной спешкой не сделала в самом начале, доделывала сейчас, уже без спешки. С полным разумом — как истинная Розумиха. К старой, заброшенной хате, заново обмазанной глиной и хорошо побеленой, теперь бревенчатый прируб сделала, с хорошей светелкой. Туда был отдельный вход из расчищенного, прибранного сада. Панская ли, господская ли половина — несколько отдельных комнат, устланных даже коврами, с выходом для отдыха и веселых вечерниц в общую просторную светелку. Где подсмотрела это — и сама не знала. Но ее шинок мало походил на мрачные полуподвалы Козельца. Простой казак — заходи в прежнее, свое отделение. Заезжий пан — пожалуйте на господскую половину. Туда через особую дверь и кушанье особое носили. Уже вроде и не пьянчужный шинок, а трактир. Да и с постоялым двором при нем. Скотины-то раньше — много ведь было? Значит, и сараи просторные остались, теперь уж для лошадей. Для того и забор пришлось покрепче поставить, с воротами при въезде.
Дочки как горничные, в белых фартучках. Конечно, когда застилают кровати, и пощипать их ухитряются, чего доброго, для пробы постилки и под одеяло завалить, но Розумиха была настороже. В особо буйных случаях не церемонилась — все-таки казацкая дочь. Одного разудалого гусарика так гусаком из верхней светелки вниз спустила, что он пистоль из переметной сумы было выхватил. Ну и она из сеней тяжелый мушкет выволокла… незаряженный, правда. Но гусарик-то, как черное дуло, да с криком: «Геть!» — на него уставилось, сразу помягче стал. Приемную сиротку Авдотью хапать своими ручищами больше не захотел, без женской помощи на постель улегся, а утром чуть свет от стыда укатил на Киев. Так-то, Панове!
Во всех этих попутных размышлениях — ведь основное-то дело делалось — очередной день к вечеру катился. Спокойный денек, без разудалых пьянчуг и развеселых панов. Можно и самой до вечери.
— Дитятки! — благостно позвала. — Прибирайтесь да омовайтесь.
Она уже и фартук сняла, как подкатила лихая тройка. В этих случаях беги на крыльцо, встречать.
Но у нее, как открыла дверь, и ноги подкосились. Чуть ли не десять лет прошло, а не забылось…
— Матка Воска! Похититель Алешеньки?!
Он постарел, вылезал из коляски трудно, а приказал с легкой поспешностью:
— Чего уставилась, Розумиха? Принимай гостя.
— Да ты ж похититель Алешеньки?..
— И Кирилла в похищение возьму. Зови! А пока — угощай, говорю, гостя, да получше. У тебя и заночую. Кони устали.
Она таки опомнилась, повела нежданного гостя на чистую половину. Походя крикнула дочкам, чтоб не разбегались, а принесли бы все для умыванья и печку кухонную вновь запалили б. Да петушка по головке рубануть! Да к рыбакам за свежинкой сбегать. Да к молочнице за сметанкой-варенушкой. Да на пасеку, на пасеку не забыть!