— Не ругайте швейцара, Алексей Григорьевич. Я оттуда вышел, — махнул он рукой на дверь, которая вела в покои императрицы.
— Как? Ты посмел беспокоить?..
— Не посмел. И не обеспокоил. Мой взвод когда-то охранял этот дворец, я каждую ступеньку здесь знаю. Там есть дверь, которая выводит в дровяник. Истопники пользовались… и не только истопники! Золоченые мундиры стены сей тропы фалдами отирали. Не доводилось посчитать, сколько фрейлин, горничных и прочего женского люда обреталось на той половине, — снова махнул он рукой, на которой, как заметил Алексей, и всего-то два пальца оставались. — Да и на этой половине… — как-то загадочно усмехнулся. — Не изволите знать — здесь некоторое время цесаревна Елизавета обреталась, пока ее злодейка Аннушка, опять же по наущению Бирона, не изгнала на окраину Петербурга, поскольку заподозрила…
— Довольно! — хоть и с трудом поняв его шепелявую речь, отрезал Алексей. — Смотри, как остатки языка я тебе не окоротил!
— Да куда уж короче?.. — ощерился он большим, страшным ртом, в котором не было ни единого зуба, а вместо языка перекатывался багровый, зарубцованный желвак. — Не отрастают, как видите, языки…
Они все еще стояли. Даже при своем немалом росте Алексей отметил: сержант был чуток повыше. И это при том, что жизнь уже успела пригорбить его. Конечно, не страх заявлял о себе — любопытство: человек с того света!
— Ладно, сержант, — понял он, что надо делать. — Как бы там ни было, ты гость мой. А гостя следует для начала угостить, потом уже о житье-бытье расспрашивать. Как я думаю, обойдемся мы без слуг?
— Правильно думаете, Алексей Григорьевич. Еще надо крепко посоветоваться — стоит ли беспокоить государыню.
— Да, да… — Он выглянул в прихожую. — Ванька? Спишь, раззява? Никого ко мне не пускать. Скажешь — в отъезде. Понял?
Понял ли, нет ли дежуривший в прихожей ражий оболтус, но Алексей на всякий случай крюк на дверь накинул. Дело-то выходило нешуточное.
Само собой, наряду с буфетной был у него и комнатный поставец. Проще сказать, настенный шкапчик, о трех полицах всего, но не пустой же. Он собрал, что там нашлось, и с запозданием кивнул сержанту:
— Да ты раздевайся. У меня, как видишь, хорошо натоплено.
Сержант скинул на спинку дивана затрапезный полушубок, крытый сукенцом какого-то неопределенного, ветхого цвета, и оказался в довольно чистом зеленом кафтане.
— Надеялся на прощение. Берег. Зачем?..
Нечего было отвечать. Алексей наполнил кубки до краев, так что на столешницу расплескалось.
— С возвращением, сержант.
— С твоим фавором, поручик. — Шубин кинул прежний, безбоязненный взгляд.
Алексей пожалел его, не прикрикнул. Зачем унижать и без того униженного мужика. Ему ведь не больше тридцати, а уже старик стариком. Только прежняя гвардейская выправка и держит.
— Так скажи, дружище, с чем пожаловал?
— Милости искать. Милосердия. Мы, Шубины, старого дворянского рода, хоть и обеднели сейчас совсем. Отец с матерью умерли, сестры нищенками по свету разбрелись, а я, само собой, и дворянства лишен. Как ты думаешь, Алексей Григорьевич, зачем государыня повелела отыскать меня?
Жутко было смотреть на его породистое, но иссохшее, беззубое лицо. Даже когда он молчал, не ворочал обрубленным желваком.
— О том лучше знать самой государыне, — ничего иного и не мог ответить Алексей.
— И я так думаю. Но раз вышло повеление, надо его исполнять. За тем и к тебе пришел, Алексей Григорьевич. Как можно без доклада! Сделай милость, уведоми государыню. Захочет лицезреть несчастного, не ею обиженного, — упаду к ногам, ну, а не захочет — на то ее царская воля…
Час от часу не легче! Вот еще заботушка свалилась…
— Ладно, сержант. Дворец сплетнями полнится, но я попрошу доверенную горничную, чтоб государыня, как откушает кофе, изволила меня самого без свидетелей принять. А посему — не будем усердствовать, — кивнул на серебряный кувшин, уже наполовину опорожненный. — Поздно встает государыня, однако ж…
Хотел сказать — пора. Не сказал!
Был Алексей уже полуодет: в легком домашнем кафтане, хотя и без парика. Собственные волосы париком служили.
С этого входа доступа до государыни пришлым людям не было. Он мог и в таком виде предстать пред ясные очи, но парик все-таки натянул на себя. Неизвестно еще, под какое настроение попадешь.
Ему на этот час везло: во второй же комнате ухватил за рукав пробегавшую Фруську:
— Шпионишь, голуба?
— Как можно, Алексей Григорьевич? — ужаснулась нарочито.