— Привет, Флорочка, — поздоровалась Юля с Розкиной дочерью.
Флора показала ярко-малиновый язык и упрыгала обратно, залив в себя стакан воды из кувшина. Через минуту ее можно было увидеть на дереве. Она плела на ветвях цветущей липы большое гнездо.
— Дай-ка посмотрю, что тут у тебя вылилось, — Розка отобрала Юлину чашку с показательными потеками кофейной гущи, — угу… угу…
— Ну что там, что? — проявляла нетерпение Юля. Появление красавца в запонках взволновало ее.
— Фигня какая-то, — небрежно бросила грубая Розка, пристально рассматривая чашкину внутренность, — какой-то матросский танец. Вот, смотри, как будто бы какие-то кретины пляшут здесь яблочко — ну как умеют… И эти пляшут, вот тут, видишь? Только вприсядку. Бескозырки. Ленточки. Все такое.
— Яблочко еще, — расстроилась Юля.
— И при чем здесь матросы, — вяло отреагировала Лилька, — вечно у тебя матросы…
— Это у тебя вечно матросы, — справедливо заметила Розка, лихорадочно допивая кофе, чтобы быстренько погадать и себе.
Приветствую тебя, человек, неплохо читающий по-русски, вот мы и встретились снова[4], как Малыш с немного вероломным Карлсоном, как три мушкетера двадцать лет спустя, и десять лет спустя, и еще виконт де Бражелон. Спасибо, что ты опять со мной, это приятно.
— Расскажи, расскажи мне!
— Что, душа моя?
— Про себя.
— Родился в одна тысяча пятьсот тринадцатом году от Рождества Христова в провинции Гасконь, получив при крещении гордое имя Людовик. Последующая счастливая цепь реинкарнаций…
— Так, ну хватит, хватит! Король-Солнце! Реинкарнированный! Я хочу про женщин.
— Про женщин, ага.
— Да, про женщин.
— А что про женщин?
— Ну… у тебя же их было много?
— Кого?
— Женщин, блин!
— Ах, женщин. Вот мы, оказывается, об чем думаем.
— О-о-о-о-о.
— Не о-о-о-о-о-о, милая, не о-о-о-о-о. «Об чем может думать такой папаша? Об выпить рюмку водки, об дать кому-нибудь по морде…»[5]
— Так. У тебя было много женщин? Отвеча-а-ай, иначе я тебя задушу…
— В объятьях?
— Чулком.
— Это серьезно.
— Отвечай.
— Ну, разумеется, много! Десятки, сотни, тысячи! Миллионы и миллионы женщин прошли через вот эти мои мозолистые руки…
— Болван какой! О-о-о-о-о!
— Но никто из них не называл меня болваном.
— Сына-mo тебе кто-то родил.
— Сына — это жена. Жена — это, брат, жена. Особенно прошедшая. Тут прямо ни прибавить, ни отнять.
— Сам ты брат.
— Прости, душа моя!
— Ннет! Ннну ннет! Сначала про женщин!..
You are viewing RumpelstilZchen's journal
09-Июнь-2009 09:29 am
«Не перечьте мне, я сам по себе, а вы для меня только четверть дыма» (с)
МЕТКИ: СЕЙЧАС
Забавно, что за двадцать или, сколько там, двадцать пять лет практически ничего не изменилось в Доме, разве что Сад превратился в убогие бессмысленные заросли неизвестно чего, и стоит ли благодарить Господа за происхождение видов, спрашиваю я себя, с сожалением поглаживая ладонью поруганный невниманием малинник, когда-то великолепный, элитного сорта Оттом Близ. Крупная, породистая малина, пахнущая солнцем и собственно собой, мне уже не приходится вкушать твою истекающую соком, нежную плоть. По-чеховски академичный крыжовник не лопнет в моем набитом ягодами и смеющемся рту. Да я и не смеюсь.
Достаточно кинуть мимолетный взгляд на былую роскошь, как становится ясно, что настоящего хозяина здесь нет.
Не был им и мой отец — скромный Садовник, секатор, поливной шланг, и вот приехал грузовик с навозом, я садовником родился, ни на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме…[6] Обычно отец шутливо выкрикивал имя одной из дочерей Розалии, и названный цветок со смехом улепетывал в стороны Липовой аллеи, либо нырял в ароматные объятия Jasminum odoratissimum, заботливо остриженного в форме сферы, пирамиды либо эллиптического параболоида. Зависело от настроения отца, или от фазы Луны, или от пожеланий сестер, требующих, допустим, слоненка или перо жар-птицы из песенки про усталые игрушки.
4
Впервые читающие по-русски встретились с автором на страницах романа-дневника «Посторонним В.», второй раз — в детективе «У каждого в шкафу».