11 мая
Давно ничего не писала. Почему? Даже не знаю. А перед праздниками Алек позвонил и неожиданно захотел со мной поехать к моим. На пару дней. Мать вроде неплохо себя чувствует, подобрела и не возражает. Утром он приехал прямо к подъезду на старом оппеле. Я полезла на заднее сиденье. Меня в дороге всегда в сон клонит, и а спать рядом с водителем не добро есть. А на сиденье странный пакет, вроде как букет.
–Что это?
–Это? Cестре твоей, орхидеи. Каждый стебелек в пробирке с питательным раствором, так что не завянут. Она, наверное, и не видела таких.
– А это ?
– А это тебе. Роза, белая. Посадим у вас на даче.
Нда… Белая роза вызвала у меня воспоминание не самое приятное. Но промолчала. Как-то не было настроения шутить.
И мы приехали, и у сестры в глазах плескалась тихая грусть, когда она знакомилась и дивилась заморским цветам.
– Алек, – представился он церемонно, рад знакомству.
– Алексей? Можно я так вас буду называть? Вы ни разу не были в нашем городке? Жаль, что праздники, я бы показала вам наши музеи. У нас и краеведческий, и картинная галерея, и музей Цветаевой.
– Ничего, я тут ни разу не был, посмотрю город.
И мы пошли по крутому берегу Оки. Мимо памятника великой поэтессе, того самого, где она босыми ногами ступает с мостовой Европы в родную российскую грязь. Пришла с повинной головой, а здесь никто и не ждет ее. Такой трагичный памятник, совсем не парадный. И окские дали у нее за спиной. Шли по непросохшей тропинке вдоль берега, мимо желтеющих полян одуванчиков, мимо только-только распускающейся черемухи. Все ветви у нее увешаны ленточками, аж листьев не видать.
Какой-то мужик посетовал: – Бедное дерево, света не видит от этих ленточек, все желания загадывают.
С трудом лезла вверх за Алеком по крутейшему склону к памятнику знаменитому художнику. Задыхалась, скользила, Алек подал руку и втянул наверх. «Утонувший» или «уснувший мальчик». Не крест и не плита.
– Хм…. А не был ли художник сторонником нетрадиционного понимания красоты?
– Вздор, у него были жена и дочь, а он был горбат и тяжело болел из-за травмы в детстве. Но он поклонялся красоте, не той сверхздоровой, что у Кустодиева, а нежной, синеватой красоте сумерек или юности. У нас рассказывают, что, будучи на этюдах у реки, он спас тонущего мальчика. Но это всего лишь легенда. Мне кажется, скульптор все-таки выразил в этом памятнике и печаль о том, что художник умер рано, и о том, что его детство было омрачено болезнью. И все-таки… Как время меняет многое. Когда-то восхищаться красотой юного тела, именно восхищаться, было вполне естественным делом. А попробуй теперь? Cразу обвинят в нетрадиции, хотя современная свобода нравов…
– Мда… Странная у нас беседа, не находишь? Пойдем?
Вечером сестра напекла фирменных пирогов. Я такие не умею. А назавтра мы поехали на дачу, копали, сажали, солнце било в глаза,
Алек с непривычки сбил ладонь, пошли водяные мозоли. Сестра принесла воду, пластырь, захлопотала. И в голосе что-то у нее такое появилось… грудное… Не помню, когда у нее такой голос был.
И мы даже забыли про розу. Уже вечером, собираясь уезжать, вспомнили, пошли вдвоем, сажали с фонариком. Я выкопала яму, принесла перегной, посадила. Алек держал фонарик и улыбался.
Возвращались уже в темноте. Фары высвечивали мошек и ночных бабочек.
Утром, совсем рано, когда все еще спали, он разбудил меня: – Ника, я поеду, передай своим спасибо, сестре за пироги особое. Дачник из меня никакой, а дела ждут.
Мы потихоньку оделись, вышли во двор. Черемуха почти расцвела за ночь. Рано в этом году…