Маленькая девчонка, как только вошла в купе, сразу закричала:
— Чур, моё место у окна!
— Пожалуйста! — согласилась Вера. — Я на второй полке даже больше люблю… Смотри, занято уже тут. Спят… Ну-ка, подвинься, я пока рядом с тобой посижу. Тебя как зовут?
— Маринка. Только ты близко ко мне не садись: я ещё одно место для брата займу.
— Для брата? — переспросила Вера, громыхая своим ведром. — А у меня вот ни брата, ни сестры нет.
— Ничего, может, народятся ещё, — успокоила её Марина, но Вера вздохнула и сказала:
— Где уж! Мама умерла. Только бабушка у меня да отец… Ой, он же попрощаться со мной прийти обещал. Ты мои вещи покарауль, а я на перрон пойду.
Вера вышла, и мы с Алёшей повернулись друг к другу.
— Ну?!
— Дела!
— Алёша! — обрадовалась Маринка, как только увидела его.
Но Алёша, не обращая на неё внимания, осторожно выглянул в окно.
— Алёша, ты почему на вокзал так поздно пришёл?
— Отвяжись.
— Почему это отвяжись? Бабушка мне поручила следить за тобой.
— Ну и следи.
Сразу было видно, что Маринка — Алёшина сестра. Только с младшими сёстрами разговаривают так. Всем известно, что от них в жизни одно беспокойство.
— Бабушка! — закричала Маринка в окно. — Ты не волнуйся, нашёлся он.
— А чего волноваться! — проворчал Алёша. — Я же сказал, что к приятелю по дороге зайду… Забирай, Толя, рюкзак. В другой вагон перейдём.
Мы спустились с полок, но Маринка двумя руками вцепилась в брата и потащила его к окну.
— Ты куда? Бабушка попрощаться хочет с тобой.
— До чего же ты девчонка противная у меня! — в сердцах сказал Алёша, отцепляя от себя Маринку. — Некогда мне!
Помните, я про цепную реакцию говорил? В этом всё и дело. Началось всё с того, что у меня тюбетейка слетела с головы, а конец этой истории будет только на самой последней странице. Хотите — верьте, хотите — нет, но дальше дело было так.
Мы вышли в тамбур, и здесь душа у нас снова ушла в пятки. Со своими чемоданами по ступенькам карабкался Вениамин Павлович, долговязый юноша, двадцати одного года, холостой и так далее. Мы бросились обратно, забрались на свои полки и сделали вид, что смотрим в окно. Маринка от удивления захлопала глазами, но тут в купе вошёл Басов и спросил у неё, есть ли здесь свободное местечко. Алёша изловчился и дёрнул Маринку за косу. Он думал, что она догадается и скажет «нет», но она не догадалась.
— Ты что сказала? — спросил Басов, запихивая чемодан под полку.
— Я?.. Я сказала «ой».
— Ну и превосходно, — заметил Басов, который вопрос о месте задал просто из вежливости. — Я сейчас пойду письмо опущу, а ты, будь добра, скажи, что одно место занято уже, — Он угостил Маринку конфеткой и вышел.
— Какое стечение обстоятельств! — сказал Алёша, широко раскрыв глаза то ли от восхищения, то ли от страха.
— Ничего, — успокоил я его, — может, он на следующей остановке сойдёт.
— Дожидайся! В футляре-то у него что? Аккордеон! Он работать едет. Будет целое лето в нашем лагере жить.
— Значит, будет у нас в лагере весёлая жизнь! — обрадовалась Маринка.
— Это уж точно будет, — вздохнул Алёша.
— Ты чего это меня за косу дёрнул? — вдруг вспомнила Марина. — Ты от меня рукой не отмахивайся. Я тебе не муха, а сестра. И где твой рюкзак?
— В багаж сдал. Марина!
— Что?
— Ты в общем того… Что бы ни случилось — молчи.
— Как?
— Как рыба. Ясно? Давай! Придётся нам через окно отсюда бежать.
Последние слова относились ко мне. Алёша улучил момент, когда стоящий у двери Басов отвернулся, и кивнул мне головой. Повторяя все Алёшины движения, я лёг на живот а стал сползать в окно ногами вперёд. Мы уже вылезли почта до пояса, как услышали знакомый голос старшины милиции товарища Березайко.
— Ребята, вы не видели здесь?.. — обратился он к нам, но так в не закончил вопроса, должно быть, от удивления, что есть чудаки, которые высовывают в окно не головы, а ноги. Ему ничего не стоило схватить нас за них, но он и не подозревал, что это те самые ноги, за которые он должен хватать. Не повернув головы, мы замерли, не произнеся ни звука. В такой нелепой позе мы провисели не меньше минуты. Просто чудо, что старшая вожатая не заметала нас. Потом голос старшины раздался у соседнего она, и мы опять вползли на свои полки. С ужасом посмотрели мы друг на друга.
— Что ты на это скажешь, Алёша Петухов?
— А я уже сказал, что зря мы убежали оттуда. Говорил я тебе, что они ещё с собаками по нашему следу дойдут.
— Ты мне это говорил! Это я тебе говорил насчёт собак, а ты только усмехнулся в ответ.
— С чего бы это я стал усмехаться? Я про этих собак побольше твоего книжек прочёл.
Мы начала спорить, кто из нас оказался таким умным, что первый догадался насчёт собак, но вовремя заметили Маринку, которая с подозрительным любопытством прислушивалась к нашим словам, и замолчали.
Тут в купе вошёл Басов, и мы опять отвернулись к стене.
— Марина! — закричала с перрона Алёшина бабушка. — Где же он?
— Он здесь, бабушка. Вот он, на второй полке лежит.
— Да что же он прячется от меня?
Маринка старалась дотянуться до брата рукой.
— Алёша!.. Эй, Алёшка! Уснул ты, что ли, там?
— Угу, — будто во сне пробормотал Алёша и стал очень старательно храпеть.
Басов тоже считал, что прощание бабушки с внуком должно состояться. Он потряс Алёшу. Алёша захрапел ещё громче. Басов стал трясти Алёшу двумя руками и старался перевернуть его на другой бок. Ещё бы мгновение, и он узнал Алёшино лицо, но тут загудел паровоз, грохнул оркестр и Басов кинулся к окну, чтобы помахать рукой провожающим.
Мы сделали последнюю попытку перебраться в другой вагон, но и она окончилась неудачей. Мы соскочили с полок, но не успели сделать и двух шагов по коридору, как заметили Веру, идущую нам навстречу. Мы нырнули под полки — это было единственное, что нам оставалось для спасения. Шум оркестра удалялся, колёса всё чаще постукивали на стыках.
— Поехали, — шёпотом и без всякого энтузиазма сообщил Алёша. — Придётся нам всю ночь до самого лагеря под этой полкой пролежать.
Я это понял уже и сам и решил устроиться поудобнее, положив под голову рюкзак.
— Достань-ка мне чего-нибудь под щёку подложить, — попросил Алёша.
— Ещё чего! Чтобы ты чистые вещи по полу валял?
— Ладно, попросишь у меня чего-нибудь!
— А что с тебя взять, если твой рюкзак в милиции лежит?
Но всё же я решил дать ему тряпочку, в которую были завёрнуты боты. Я развязал рюкзак, и под руку мне попалась панама.
— Алёша, смотри! — удивился я.
— Ну, вижу, панама.
— Так ведь это ж не моя.
— А ну, покажи.
Алёша повертел в руках панаму, рассмеялся, но, вспомнив, что нас могут услышать, зажал себе рот рукой. Когда приступ его дурацкого смеха прошёл, он наклонился ко мне и прошептал:
— Конечно, не твоя. — Он напялил панаму себе на голову. — И рюкзак, значит, не твой. Это ты вместо своего мой рюкзак из милиции захватил…
Как я это пережил, рассказывать не стоит. Помню только, я сказал:
— Что же, под колёса, что ли, мне бросаться теперь?
А Алёша достал мне из рюкзака свою куртку и ответил:
— На вот лучше под голову себе положи. Эх, Толя, Толя! Самое-то страшное у нас с тобой ещё впереди!
— Придумываешь ты всё, — всхлипнул я. — Хуже уже ничего не может быть.
— Будет. Придётся нам целый месяц скрываться с тобой. Будем вне закона как самые настоящие братья-разбойники жить.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Почти всю ночь, скрючившись, пролежал я на полу вагона. У меня болела шея. Но самая главная боль была у меня где-то внутри. Я не мог бы сказать, где именно, но она была. Она командовала моими мыслями, и все они были о том, что случилось непоправимое, что лето испорчено и что я самый несчастный человек на земле.