Выбрать главу

Такова схема, которая нередко определяла беглые замечания и пространные суждения о Грибоедове. Убогая схема! Ибо в нее не вписывается главное дело жизни Грибоедова – его бессмертная комедия.

"Горе от ума"... – изумлялся А. Блок, – я думаю, – гениальнейшая русская драма; но как поразительно случайна она! И родилась она в какой–то сказочной обстановке: среди грибоедовских пьесок, совсем незначительных; в мозгу петербургского чиновника с лермонтовской желчью и злостью в душе и с лицом неподвижным, в котором "жизни нет" [А. Блок. Собр. соч. в 8–ми томах, т. 5. М.–Л., 1962, С 168.].

Цитирует здесь Блок стихотворение Баратынского "Надпись", которое считалось посвященным Грибоедову и которое – как это давно неопровержимо установлено – не имеет к нему никакого отношения. Но до сих пор, открывая популярный роман Ю. Тынянова "Смерть Вазир–Мухтара", мы вслед за заглавием читаем эпиграф:

Взгляни на лик холодный сей,

Взгляни: в нем жизни нет;

Но как на нем былых страстей

Еще заметен след!

Так ярый ток, оледенев,

Над бездною висит,

Утратив прежний грозный рев,

Храня движенья вид.

И возникает в памяти позднейший, написанный в 1873 году портрет Грибоедова кисти Крамского. Высокий, гладкий лоб спокойного мыслителя, черные густые брови, оттеняющие мраморную бледность лица, взгляд сквозь очки, прикованный к чему–то стороннему, тонкие губы, язвительно сжатые в полуусмешке... Холодный лик...

Проверим это впечатление свидетельствами современников.

"Грибоедов был хорошего роста, довольно интересной наружности, брюнет с живым румянцем и выразительной физиономией, С твердой речью" (В. Андреев).

"Кровь сердца всегда играла на его лице" (А. Бестужев).

...ты ясен был...

Твои светлее были очи,

Чем среди смехов и забав, В чертогах суеты и шума,

Где свой покров нередко дума Бросала на чело твое, –

Где ты прикрыть желал ее Улыбкой, шуткой, разговором...

(В. Кюхельбекер) Не было, оказывается, холодного лика у Грибоедова!

3

Замечательное единодушие мы встречаем у мемуаристов в определении главного качества личности Грибоедова.

"Это один из самых умных людей в России", – заметил о нем Пушкин, и редкий человек, знавший драматурга, не повторил того же. А это были разные люди, каждый со своим представлением об уме (вспомним рассуждения грибоедовской героини: "...что гений для иных, а для иных чума..."). Обаяние личности Грибоедова было неодолимо. Показательны отзывы о нем педанта и службиста (по–своему неглупого) Н. Н. Муравьева–Карского. "Человек весьма умный и начитанный, – брюзжит полковник при первом знакомстве с поэтом, – но он мне показался слишком занят собой". Чуть позже он через силу, явно нехотя, признает: "Человек сей очень умен и имеет большие познания". И наконец, не может уже подавить невольного восхищения: "Образование и ум его необыкновенны".

Ум Грибоедова воспринимался в качестве абсолютной величины, чуждающейся ограничительных определений (таких, например, как "практический", "язвительный", "книжный" и т. п.). Это необходимо подчеркнуть хотя бы с той целью, чтобы не сводить разговор об уме Грибоедова к нередкому, к сожалению, в критической литературе суррогату: политическому скептицизму. Вспомним одного из первых биографов писателя, благонамеренного его почитателя Д. А. Смирнова, простодушно убежденного в том, что "Грибоедов, собственно, не принадлежал к заговору (декабристов)... уже потому не принадлежал, что не верил в счастливый успех его. "Сто человек прапорщиков, – часто говорил он, смеясь, – хотят изменить весь государственный быт России!" ["Беседы в Обществе любителей российской словесности при Московском университете", М., 1868, вып. 2, с. 20.]. От кого слышал биограф об этой фразе? Ближайшим друзьям драматурга запомнилось нечто противоположное. С. Бегичев вспоминал, как Грибоедов однажды сказал, "что ему давно входит в голову мысль явиться в Персию пророком и сделать там совершенное преобразование; я улыбнулся, – продолжает Бегичев, – и отвечал: "Бред поэта, любезный друг!" – "Ты смеешься, – сказал он, – но ты не имеешь понятия о восприимчивости и пламенном воображении азиатцев! Магомет успел, отчего же я не успею?" И тут заговорил он таким вдохновенным языком, что я начинал верить возможности осуществить эту мысль". Декабрист П. Бестужев писал, в сущности, о том же: "...Грибоедов – один из тех людей, на кого бестрепетно указал бы я, ежели б из урны жребия народов какое–нибудь благодетельное существо выдернуло билет, не увенчанный короною для начертания необходимых преобразований". "Способности человека государственного" в Грибоедове несомненны и для Пушкина.