Теперь мы можем вернуться собственно к мемуарным источникам о последнем годе Пушкина. Наиболее ценным из них являются воспоминания В. А. Соллогуба. Ценность их заключается не в точности конкретных оценок и сообщений, — Соллогуб многого не знает, многое путает, — а в проницательности общего взгляда и точности расставленных акцентов. Случай — его несостоявшаяся дуэль с Пушкиным по пустяковому и инспирированному светской сплетней поводу — открыл Соллогубу душевное состояние Пушкина в 1836 году; в отличие почти от всех мемуаристов, писавших о дуэли, он перенес центр тяжести на ее предысторию, уловил, что появление Дантеса было только кровавым эпилогом уже начавшейся драмы, Соллогуб ничего не знал о том, что в 1836 году у Пушкина намечались еще две дуэли — с Хлюстиным и князем Н. Г. Репниным — и что причиной их было предполагаемое посягательство не на семейную честь, а на честь литератора и журналиста[13]. Эти дуэли готовились почти в те же дни, что и дуэль с Соллогубом, — в начале февраля 1836 года.
В 1835–1836-х годах в стихах Пушкина начинает звучать мотив «желанной смерти».
Все это подтверждает наблюдение Соллогуба, что к моменту последней дуэли конфликт Пушкина с светским обществом уже достиг апогея и что тому были причины и литературного и общественного свойства — журнальная травля, толки о «падении таланта», двусмысленное и невольное положение при дворе и — добавим к этому по дневнику Никитенко — цензурные и правительственные препятствия к литературной деятельности. «Чувства тревоги, томления, досады и бессилия против удушливой светской сферы», о которых говорил Соллогуб, действительно подготовили «взрывочное возмущение против судьбы», в январе 1837 года получившее трагический исход.
В январе 1837 года прорывается молчание мемуаристов о Пушкине. О дуэли говорит весь Петербург; молва летает из уст в уста; припоминают жесты, движения и взгляды. Толпы народа стоят у дверей последней квартиры, где лежит умирающий, заполняют улицы, — по которым должны нести гроб, собираются у церкви, где назначено отпевание. Правительство опасается беспорядков; студентам запрещено покидать занятия; срок военного смотра переносится на дни, намеченные для похорон.
Уваров отдает приказ не печатать некрологи.
Февральской ночью, в снежную бурю, гроб с телом Пушкина везут в Святые горы, Александр Тургенев с фельдъегерем сопровождают его.
Ранним утром 6 февраля останки Пушкина опускаются в промерзшую землю. Тургенев, М. И. Осипова и тригорские крестьяне, пришедшие на погребение, были последними, кто видел Пушкина в лицо. Отныне хранить его облик предстояло его собственным стихам, портретам — и человеческой памяти.
Рассказы о Пушкине шли по Петербургу, Москве, попадали в провинцию. Они вносились в дневники, распространялись в письмах. Ни один период жизни Пушкина не освещен так полно и подробно, как дни его смерти. Трагедия бросила яркий свет на события кануна; то, что ранее казалось незначительным, в этом свете приобрело новый и зловещий смысл.
Последовательность фактов выстраивалась задним числом. Возникали мемуары.
13
См. об этом в письмах Пушкина Хлюстину и Репнину и комментариях к ним, в кн.: Пушкин. Письма последних лет (1834–1837). Л., 1969, с. 121–123, 289–291.