- Но ведь нужно же что-то делать? - с запальчивой обидой воскликнул барон.
- Ну разумеется, - кивнул граф. - С величайшей осторожностью и ювелирным тщанием. - Он задумчиво потер высокий лоб. - Вообще-то, если смотреть ретроспективно, во всем этом нет ничего нового. Оживающие ночью статуи - предмет жутких россказней, насчитывающих несколько сот лет. Я не большой знаток вопроса, но кое-что приходилось слышать… сугубо частным образом.
- Точно, - поддакнул барон. - Мне тоже доводилось слыхивать. Вот железную руку Геца фон Берлихингена хотя бы взять, которая сама по себе ночами слонялась и людей душила. Да мало ли… А вы?
- У нас в России, барон, со статуями обстояло несколько иначе, - сказал Пушкин. - Их, собственно говоря, не имелось вовсе - не в наших традициях было заниматься скульптурой. Оттого и страшных россказней быть не могло. Сто тридцать лет назад появились у нас статуи - но пока что, слава богу, обходилось. А впрочем… На юге России мне приходилось слышать о тамошних каменных истуканах немало поразительного и жуткого. Древние изваяния, по убеждению некоторых, в некие ночи имеют привычку прогуливаться окрест - к несчастью для невезучего путника. Сейчас мне над этими рассказами смеяться не хочется.
Граф сказал негромко:
- Сдается, господа, наша служба решительно отвращает от насмешек над любой странностью - потому что, выясняется, ничего заранее не известно… Позвольте подвести некоторые итоги? Все говорит за то, что мы имеем дело с людьми, овладевшими искусством управления неодушевленными статуями. Господа эти, никаких сомнений, используют свое умение во зло… и, чрезвычайно похоже, сделали его источником дохода. Сомневаюсь, барон, что смерть вашего банкира в Гогенау последовала исключительно оттого, что он ненароком поссорился на улице с нашими странниками. Вероятнее всего, и там во главе угла лежали деньги, благодарность счастливого наследника. Ну что же… Для того наши департаменты в первую очередь и созданы, чтобы втихомолку выявлять и изобличать подобных субъектов… Я немедленно отдам распоряжения. Вашего итальянца начнут искать уже через полчаса… И, разумеется, Ключарева тоже. Но отправить их к уголовному судье мы, как вы сами понимаете, не сможем… Строго говоря, мы не в состоянии даже подвергнуть их допросу по всем правилам. Можно заранее предсказать: они, обладая, без сомнения, изрядной долей наглости и цинизма, будут смеяться нам в лицо, прекрасно понимая, что любой непосвященный человек сочтет нас сумасшедшими…
- Тысяча дьяволов! - не выдержал барон. - Что ж нам вообще делать?
Граф усмехнулся:
- Мы, в «сером кабинете», применяем рискованный, но единственно возможный способ. Даем человеку понять, что знаем о нем все… или почти все. У большинства не находится достаточно хладнокровия, чтобы держаться так, словно ничего не произошло. Сплошь и рядом они начинают действовать - в первую очередь против тех, кто явился их изобличать. Порой это бывает достаточно опасно… чрезвычайно рискованно, не буду скрывать. Но, с другой стороны, не остается никаких недомолвок и неясностей, возникают прямые и убедительные доказательства, позволяющие применить… внесудебные меры.
Пушкин пытливо посмотрел ему в глаза:
- Рискну предположить, без потерь среди охотников при такой практике не обойтись?
- Увы, - ответил граф, не моргнув глазом. - Но это единственный верный способ вывести наших клиентов на чистую воду. У вас есть возражения?
- Никаких.
- А у меня тем более, - сказал барон, улыбаясь одними углами рта. - Все как на войне, разведка боем… Дело понятное. Считайте, что я ваш. Уж я ему выскажу прямо в лицо все, что думаю о таком способе заколачивать денежки…
- Господин Пушкин, - сказал граф, - не составили ли вы список книг? Я имею в виду каталог библиотеки вашего предприимчивого петербуржца?
- Ну разумеется. Он у меня в чемодане. На всякий случай.
- Прекрасно, - сказал граф. - Нынче же он нам понадобится, есть человек, знающий толк в таких делах…
Глава вторая
ЧЕЛОВЕК С МАРИОНЕТКАМИ
- Черт побери, что там такого интересного? - воскликнул барон, небрежно опершись на каменные перила украшенного статуями Карлова моста. - Вы, друг мой, уже четверть часа таращитесь в ту сторону, словно там бог весть какое чудо из чудес…
- Чрезвычайно живописные дома.
- Да что в них такого живописного? Дома как дома. К живописи я, должен вам сказать, отношусь со всем почтением… но ведь живопись - это батальное полотно. Кони несутся, разметав гривы и оскалив зубы, блещут сабли, знамена развеваются… А все остальное - это уже не живопись, а так, забавы…
- Вам трудно понять, барон, - сказал Пушкин, не отводивший взгляда от высоких домов на том берегу, с узкими окнами и черепичными крышами. - У вас в Германии…
- В Пруссии!
- Прощу прощения. Конечно же, в Пруссии… У вас в Пруссии никого не удивишь количеством и многообразием старинных каменных домов. В России обстоит несколько иначе. Предки наши строили главным образом из дерева, и такая красота была чертовски недолговечной, учитывая все войны…
- Ну, ваше дело… - сказал барон, покручивая усы с видом величайшего нетерпения. - Не видели вы настоящей красоты, - когда на королевском смотру гусарские полки выстраиваются в одну линию, звучит команда, и сотни клинков одновременно блистают в солнечных лучах. Вы ведь, как я понимаю, из статской службы пришли?
- Я вообще не служил, барон.
- Ах, вот в чем дело… Счастливец, завидую! У вас, должно быть, состояние немаленькое?
- Увы, увы… Единственная деревенька.
- Ага! Как и я, стало быть, на жалованье существуете?
- Не совсем. До того, как попасть в Особую экспедицию, на жизнь зарабатывал стихами.
- Ах, во-от оно что! - воскликнул барон с живейшим энтузиазмом. - То-то я смотрю, вид у вас какой-то такой… этакий… - Он неопределенно помахал тростью в воздухе. - Вдохновенный, я бы выразился… Кровь и гром, ну вы меня удивили! Я, знаете ли, чужд наук, как и всякой такой изящной словесности, сколько ни пытались в меня вбивать науки и словесность, они от меня отчего-то отскакивают, как горох от стенки… Совершенно невосприимчив я к наукам и словесности! - признался барон с гордостью. - А вот поэзия - другое дело. Тут я преисполнен уважения и стараюсь соответствовать. Почитываю иногда всякое такое рифмованное… - Он помолчал, потом признался решительно. - Принужден к тому обстоятельствами, понимаете ли. - Он постарался придать своей простецкой физиономии выражение крайне загадочное. - Дамы, мой друг, дамы! Барышни и тому подобное… Черт их знает почему, этих особ прекрасного пола, но им отчего-то категорически не хочется слушать о кампаниях Фридриха Великого и тонкостях выездки эскадронных коней первой линии. Им как раз и подавай что-нибудь этакое, с рифмою и чувствами. А если ты насчет этого неотесан, успеха и ждать нечего. И признаюсь вам по совести: до сего дня в толк не возьму, как же это так надо уметь, чтобы каждую строчку писать в рифму… А ведь целые пьесы имеются! Три часа говорят - и все в рифму! Довелось мне как-то сопровождать в театр одну милую барышню. Первый час я еще ждал, когда актеры заговорят прозою, как все нормальные люди. Не дождался. А впрочем, пьеска была небезынтересная, там частенько дрались на мечах, и довольно умело. Трагическая такая история. Один юнец по имени Ромео - фехтовальщик, между нами говоря, никакой, но язык здорово подвешен - влюбился в девушку по имени Джульетта, а она, соответственно, в него. Только из-за того, что родители враждовали, им в конце концов пришлось отравиться и зарезаться… То есть, он отравился, а она зарезалась, или наоборот, я запамятовал, право… Так вот, они там все три часа изъяснялись сплошными рифмами, да так гладко, ни разу на прозу не сбились… Это, часом, не вы написали? Что вы улыбаетесь? Я угадал?