– И что же?
– А ничего. Сидит себе смирнехонько. Кандалы, как доподлинно выяснилось, он взглядом расклепать никак не в состоянии, да и решетки перепиливать не может, как ни пялься… А вы?
– Для меня это тоже не первый розыск, – сказал Пушкин, задумчиво глядя на далекие крыши. – Случилась однажды в Новороссии очень грустная и, пожалуй, мерзкая история: почтенное семейство провинциальных помещиков, хлебосольный дом, балагур папенька, очаровательные дочки… Это – внешне, Алоизиус. А на самом деле очаровательное семейство было, пожалуй что, и не людьми вовсе. Простите, мне об этом не особенно нравится рассказывать. Тяжелая история. Так уж случилось, что я там оказался не сторонним свидетелем, а одним из участников драмы… Ну, а потом появилась Особая экспедиция. И мне было сделано некое предложение. И, поразмыслив над ним, я вдруг неожиданно для себя самого пришел к выводу, что оно соответствует моей натуре… особенно когда выяснилось, что иные мои добрые знакомые вовсе не те, кем я их привык считать, что у них есть еще и другая жизнь, увлекательная, полная приключений и опасностей… Очень тяжело отказаться, Алоизиус, когда тебе делают предложение, как нельзя лучше отвечающее твоей натуре.
– Уж это точно, – с воодушевлением признался барон. – Когда мне рассказали кое о чем, я ни минуты не колебался. Я себе сказал: «Ба, Алоизиус, где ты еще в условиях гнуснейшего мирного времени найдешь столь отличную возможность рисковать своей шкурой?!» Вы не представляете, дружище Александр, как скучна, свинцово, непроходимо скучна жизнь гусара в мирное время! Господин Ланн, маршал великого Наполеона, любил говаривать: «Гусар, который дожил до тридцати, не гусар, а дрянь». В точку! Сам он, правда, жизнь окончил в сорок, но он ведь, во-первых, был не гусаром, а маршалом, а во-вторых, все же погиб на поле боя, посреди грохота пушек, сверкания сабель и бешеной гонки кавалерии… Вот я и подумал: гром и молния, мне-то до тридцати остается несчастных шесть лет, которые просвистят быстрехонько, и что потом? А войны, как назло, не предвидится. Наше поколение, прах его раздери, опоздало к наполеоновским кампаниям – такая жалость. Порой мне даже приходило в голову… О, вот и граф!
В самом деле, к ним быстрой, решительной походкой приближался граф Тарловски, с невозмутимым и беспечным видом праздного гуляки.
– Прошу прощения, господа, – сказал он без тени удрученности. – Все отняло гораздо больше времени, чем ожидалось. Но кое-какие результаты есть… Никаких следов господина Ключарева отыскать пока что не удалось. Человек с таким именем в списке пассажиров дрезденских почтовых карет никогда не значился. Это, конечно, ни о чем еще не говорит. Поскольку его все же видели в дрезденской карете, он, скорее всего, воспользовался фальшивым паспортом или подорожной на чужое имя. Если так, то полиция потратит уйму времени, отыскивая его по приметам, и успех вовсе не гарантирован, есть ведь немало способов изменения внешности… Не унывайте, господа, что же вы опустили носы? – Граф улыбнулся с видом заговорщика. – Синьора кукольника здешние сыщики все же отыскали без особого труда. Он как раз прибыл под собственным именем: господин Джакопо Руджиери, подданный великого герцогства Тосканского, кукольных дел мастер и владелец театра марионеток, последние два года гастролировал в Санкт-Петербурге, откуда недавно легальным образом выехал, следуя через Пруссию… Вот уже несколько дней снимает квартиру в районе, именуемом Мала Страна. – Он указал тростью на те самые черепичные крыши. – Домохозяин о нем ничего плохого сказать не может: постоялец тихий, благопристойный, заплатил вперед… Между прочим, он явно не собирается здесь зарабатывать на жизнь привычным ремеслом: всех кукол, декорации, помощников, жену он отправил в Тоскану, ну еще из Петербурга… А сам отчего-то изволит путешествовать в одиночку, неведомо для чего…
– Так чего же мы стоим? – воскликнул барон, нетерпеливо притопывая на месте. – Хватаем прохвоста за шиворот, волочем…
– Куда? – спросил граф.
Барон немного увял:
– Простите, увлекся. Некуда его волочь, обормота. Даже у нас в Пруссии пришлось бы действовать по-тихому, объяснить же нельзя, да и мало кто поверит… Но нужно же что-то делать? Вы же сами говорили про разведку боем…
– Мы нанесем ему визит, – кивнул граф. – Но убедительно прошу… особенно вас, барон, – давайте сохранять сугубую деликатность и потаенность, как будто речь идет о чести какой-нибудь юной наследницы знатного семейства, сбежавшей с камердинером. Местная полиция всецело в моем распоряжении, но мы не вправе привлекать к себе внимание какими бы то ни было шумными выходками. Никто здесь не знает, чем мы занимаемся… В конце-то концов, о нас с вами не знают даже наши монархи… или в ваших державах, господа, обстоит иначе?
– Наш император ни о чем не подозревает.
– И наш король тоже, – добавил барон.
– И это, по моему разумению, совершенно правильно, господа, – сказал граф. – Задача тайной полиции в том и состоит, чтобы ограждать монарха от всевозможных неприятных событий… и известий. А что может быть неприятнее для монарха, нежели известие о том, что в его державе существует, выразимся так, нечто, с которым его величество не в состоянии ничего поделать? Оборотень, скажем… или статуи, способные убивать?
– Тут есть оборотная сторона, как у всякой медали, – сказал Пушкин, нахмурясь. – Мы никому не можем ничего объяснить, не имеем права ничего рассказать…
– Ну разумеется, – сказал граф с мимолетной грустной улыбкой. – Нас словно бы вообще не существует, господа. Нас нет. Мы – не более чем тени. Но всякий прекрасно знал, на что идет… Пойдемте? Вы совершенно правы, барон, касаемо того, что именуется разведкой боем. Упускать этого субъекта нельзя… Но, умоляю вас, не забывайте, что он в любой момент может кликнуть полицию и обвинить нас черт-те в чем, а нам придется оправдываться…
– Не учите, – сердито сказал барон. – Того же оборотня взять, сколько я потом натерпелся… Нашелся один болван в чине главного королевского лесничего, вздумал меня привлечь к ответственности – решил, что я браконьерничать явился в те леса… Ну что я ему мог сказать? Дурачком прикидывался, молол всякую чепуху, а у самого из-под кровати два штуцера торчало. Ну, ему ж не объяснишь, что они на оборотня были снаряжены серебряной картечью…
– Тем лучше, – сказал граф. – Коли уж вы не новичок, должны понимать некоторые тонкости ремесла…
– Ну ясно, – сказал барон. – Хоть шкуру с поганца дери, лишь бы за дверь ни писка не вырвалось…
Граф тонко усмехнулся:
– Алоизиус, друг мой, вы употребляете несколько вульгарные обороты, но мысль, в общем, верна… Клинком у горла и ласковым словом можно добиться гораздо большего, чем просто ласковым словом. Мир наш несовершенен, и приходится это учитывать в нашем неблагодарном ремесле… Предлагаю простой способ, друзья мои. Вы с Александром будете злыми – станете угрожать, грубить, вообще вести себя как законченные подлецы. Я же буду с укором во взоре вас урезонивать и напирать на мирные способы решения споров. Иногда это действует. Что вы вздыхаете, Алоизиус? Вам что-то не нравится в моем плане?
– Да нет, план как план, – сказал барон. – Вполне одобряю. Мне просто этот чертов мост надоел, когда он кончится? – Он покосился на очередную статую, мимо которой они проходили. – Истуканов понатыкали… Гром и кровь, да тут целая миля будет!