— Фу, Сашка! И ты туда же! — картинно закатывает глаза Гришенька. Они у него, кстати сказать, блекло-серые. В нем вообще нет ничего яркого и броского. На что бабы ведутся?
— На мой голос, — интимным шепотом сообщает Гришенька. Это что — я вслух спросила?
— Замечталась ты, подруга! — картинно развел руками Гришенька. — Картошечкой не поделишься? С утра поесть не успел. Аленушка, ау! Дай дяде стаканчик и ложечку…. А кипяточку? Плеснешь? Вот и умничка моя ласковая. Не то, что эта Санища вредная! А еще сестрицей считается.
— Троюродной, — отмахиваюсь я, вновь углубляясь в роман. — Не повезло тебе с родственницей. Так зачем ты меня искал?
На какое-то — очень короткое — время в нашем методкабинете становится тихо. Я читаю, Аленка штудирует «Энциклопедию мировых гаданий», силясь постичь все тайны разом. До конца обеденного перерыва еще минут пятнадцать. А потом опять репетиция, оформление сцены, поиски бутафории…. Юрка опять будет ругаться, что таких неумех свет не видывал.
— Ага, кажется, я поняла! — восторженно верещит Аленка, вновь принимаясь тасовать битые жизнью карты. — Счас-то я всю правду матку так тебе в лицо и урежу! Счас-то я….
Она переводит взгляд на Гришеньку, усердно жующего кусок древнего сала.
— То есть, мы! То есть, я хотела сказать…. Тьфу ты!
— Как ты интересно мысли выражаешь! — восхитился Гришенька, заглатывая неподдающийся зубам кусок.
— Ага. О чем это я?! А! Счас я всю правду про твою сестрицу узнаю и всему миру поведаю! Всю правду скажу: что было, что есть, что будет. А так же чем дело кончится, чем карта перекроется, чем сердце успокоится.
— Вот это вряд ли, — хмыкнула я, откладывая дочитанный роман в сторону. — Чтобы эти карты хоть что-то связное сказали — на них надо дня два сидеть и не подниматься.
— Это еще зачем?! — изумился Гришенька. Он как раз поднялся, чтобы налить себе кофе. Вернее — налить кипятка и растворить в нем пакетик «Нескафе».
— Да в эти карты наш завхоз Славка со своим собутыльником каждый день в дурака режется, — пробормотала Аленка, выкладывая на своем столе сложную фигуру. — А гадальные карты подобным непотребством марать нельзя. Врать будут.
— САШКА!
— Ох, ты, Господи, прости! — подпрыгнула Аленка. Толкнула локтем склонившегося над столом Гришеньку. У Гришеньки дрогнула рука, и кипяток выплеснулся на карточный расклад, чудом миновав Аленкины коленки.
— САША!
— Ты его покусала перед обедом? — шепотом спросил Гришенька, прислушиваясь к испуганному эху, внезапно заметавшемуся под сводами нашего родного ДК. — Такая голодная была, что покусала родного директора?
— САШКА! МАТЬ ТВОЮ ЗА НОГУ!
— Я директора не кусала, — открестилась я от очевидного. — А худрука обматерила, конечно. А чего он!
Чего он — это наш Славочка… Опять не закрепил штанкет, как следует. Это штука такая, к которой крепятся кулисы, задник, падуги и прочее сценическое одеяние. Он у нас подвижный, поднимается и опускается, что очень хорошо. Можно не ползать по стремянкам, чтобы прикрепить очередную тряпку. К тому же пыльную.
Славка в очередной раз махнул рукой, когда я попыталась ткнуть его носом в изрядно потертую веревку, при помощи которой этот самый штанкет фиксируется. Кстати сказать, он еще и противовес куда-то ухитрился дюзнуть. Противовес — тяжеленная металлическая болванка, чтобы легче было управляться со всем сценическим хозяйством. Снял — вниз поехало, веревку подтянул, груз привесил — вверх поднялось.
— САШКА!!!
Аленка посмотрела на меня с состраданием. Смешала так до конца и не открытый расклад.
— Может, ты уже пойдешь уже?! — голосом Маши из мультика спросила она. — Если Юра сюда придет — хуже будет.
Я только фыркнула. Это еще бабка надвое сказала. Хуже, конечно, будет, только кому?!
— АЛЕНА! ГРИШКА!
— Попил кофейку, — буркнул братец, отставляя кружку. — Это он нас на репетицию сзывает. Обед кончился. Пошли, что ли?
Мы переглянулись. Встали. Потоптались. И пошли. Гордо задрав носы, походкой от бедра и неся под мышками реквизит.
****
— Сашка, я почему должен на весь ДК орать?! — грозно прищурился на наше появление Юрий свет Александрович. Голос у него глубокий, хорошо поставленный — чем он и пользуется, когда надо докричаться до кого-нибудь из нерадивых служителей искусства. То есть, до нас.