— Привет, — сказал я ей и открыл холодильник. — Как сама?
— Регулярно, — Романова наколола на вилку изюминку. — Время от времени.
Я почесал затылок — моих бутеров не наблюдалось. Точно помню, что клал их вот сюда, между пластиковой помятой коробкой-бутербродницей Лешки Ухлина, начальника программистов, на которой написано «Warning! Заправлено термопастой!», и фольговым кругляшом Рыжкова с неизвестным содержимым. Коробка есть, кругляша нет. И моего пакета тоже нет. Вот что за люди, а? Кто-то сожрал.
Я поворошил просроченные йогурты и разнокалиберные «бутербродницы» на разных полках. Нету. Даже в морозилке нету. У нас такие шуточки практикуются, так что проверить стоило. Сказочное свинство!
— Судя по лицу, ты остался без обеда, — заметила Романова.
— Редкая проницательность, — не без сарказма ответил я.
— Но-но, — помахала вилкой она. — Не зарывайся. Я все-таки заместитель начальника отдела.
Вот любит она «включать» руководителя. Это все знают, за ее спиной над этим смеются, но при этом без особой нужды особо ее все-таки не подкалывают. Навредить она сама не может, руки коротки, но зато может в нужный момент напеть что-то Чиненковой. А вот та, будучи непосредственно начальником отдела по работе с персоналом, жизнь способна испортить будь здоров как. Например, доколебаться до какой-нибудь ерунды, как пьяный до кочерги, и штрафануть тебя процентов на десять от зарплаты. Бывали уже такие прецеденты.
Я все это знал, но горечь утраты и чувство голода были сильнее инстинкта самосохранения.
— Плохо работаете, товарищ начальник, — обвинительно произнес я. — Развели, понимаешь… Продукты в холодильнике оставить нельзя, им сразу ноги приделывают. Раз вас поставили за персоналом бдить, так бдите.
— Разговорчивый ты какой стал, Смолин, — Романова сузила глаза. — Расслабился после того, как Севастьянов приболел? Ты особо не разгуливайся, он сейчас здоровье поправит маленько, и снова за тебя возьмется.
Вот вроде красивая девчонка — глаза голубые, губы пухлые, грудь наличествует. А никто за ней даже спьяну не ухлестывает, хоть она и дает понять на «корпоратах» то одному, то другому из ребят, что не против этого. И мне на двадцатилетии банка тоже глазки строила. Все-таки характер — он накладывает свой отпечаток на внешность человека. Ауру некую.
— Боюсь-боюсь, — буркнул я, закрывая дверь холодильника. — Прямо вот до дрожи в коленях.
Романова что-то хотела мне сказать, но не успела — зазвонил ее телефон. Она погрозила мне пальцем, поднесла аппарат к уху и вышла из помещения. Слышимость по мобильникам здесь была никакая, это знали все.
Не будь я зол как собака, скорее всего я бы не сделал то, что сделал. То есть — не достал бы пузырек и не бросил один кристалл на кусочек сыра. Сыр этот был вроде брынзы, белым, потому кристалл слился с его цветовой гаммой превосходно, в один миг.
Тут как раз вернулась и Романова.
— Гребаный подвал, — сообщила мне она, присаживаясь к столу и кладя на него свой «айфон». — Терпеть его не могу.
— Питайся в кабинете, — посоветовал ей я. — Так сказать — вам везде.
— Смолин, мне правда уже интересно стало, с чего ты так осмелел? — Романова подцепила вилкой тот самый кусочек сыра. — Раньше тише воды был, а тут прямо как прорвало тебя. Не просветишь меня? По-дружески, как коллега коллегу?
И она отправила еду в рот.
Вот интересно, мне когда заветное слово говорить надо? Когда пища в желудок упадет или раньше?
Романова жевала, с неподдельным интересом глядя на меня. Она мне сейчас напоминала работника НКВД из псевдоисторических телесериалов. В них эти бравые ребята тоже сначала добродушно говорили с будущими «врагами народа», кушали или курили папироску, а после добросовестно били их ногами и табуретами. Уж не знаю, сколько в этом правды, но выглядело все именно так.
Тем временем, моя собеседница наконец прожевала пищу и с отвращением посмотрела на то, что осталось в тарелке.
— Невкусно? — утвердительно произнес я.
— Гадость редкая, — подтвердила Романова. — Но надо. Мне диетолог это посоветовала. Я в августе на море собираюсь, надо в форму себя привести.
— Море — это хорошо, — мне оставалось только вздохнуть. — Пальмы, волны и фрукты. Завидую.
— А тебе это только и остается, Смолин, — злорадно сообщила мне Романова. — Отпуска летом тебе не видать, я уж позабочусь. Потому что нечего выпендриваться. Думай, с кем и о чем говоришь.
— Сингулярность, — негромко, но отчетливо произнес я.
Самое забавное, что я и впрямь сейчас был готов ее того… Этого самого. Чтобы ей потом тошно было хоть ненадолго, в аккурат до того момента, пока память не сотрется.
Романова икнула, глядя на меня. Ее зрачки, прямо как в кино, сначала сузились, а потом расшились, фокусируясь, как фотокамера в телефоне.
— Смолин, — грудным голосом, совершенно не похожим на ее обычный, проворковала она. — Сюда иди.
Вот в этот момент я и понял, какую неимоверную глупость я совершил. Эксперимент, эксперимент. А делать-то теперь чего? Не ставить же ее в самом деле враскорячку к стене? Шутить можно сколько угодно, а сделать это здесь и сейчас — даже не бред. Это по-другому называется. Кончились шутки, короче.
— Свет, ты чего? — спросил у нее я, сам не знаю, зачем. И так ведь понятно «чего».
Романова с силой дернула ворот своей синей блузки, пуговицы застучали по полу, и я увидел вполне себе симпатичный кружевной бюстгальтер фиолетового цвета.
— Сюда иди, — потребовала она и рывком поднялась со стула.
Лицо ее покраснело, она тяжело дышала, на лбу выступила испарина.
— Эк тебя забирает, — пробормотал я, отступая к двери.
Она сделала два шага и приперла меня к холодильнику. Ее холодная ладонь легла на мою щеку.
— Саша, — выдохнула она, обдав меня пряным соусным запахом. — Я давно этого хотела.
Мне в голову пришел нелепейший вопрос — хотела именно со мной или хотела вообще? В случае с Романовой второй ответ более правдоподобен.
Ее вторая рука уже дергала мой ремень, выдавая ее не слишком близкое знакомство с данной деталью мужского гардероба. Эдак она его никогда не расстегнет.
Впрочем — мне это и ни к чему.
— Вынужден тебя расстроить, — я понял, что пришло время линять. — Наши желания не совпадают.
Ее этот аргумент совершенно не смутил, она только сильнее наперла на меня, так, что ручка холодильника начала причинять спине серьёзный дискомфорт.
— Ты просто не понимаешь, — просопела она мне в лицо, оставила в покое ремень штанов и уцепилась за галстук. — Нам будет хорошо. Очень хорошо.
— Не уверен, — уже всерьез забеспокоился я, оттолкнул ее, попутно отметив, что грудь у нее, конечно, достойная, и выскочил из столовой.
— Стоять! — в голос взвизгнула она, и я осознал, что она последует за мной, добиваясь своего. Рванет в любую точку банка, включая кабинет предправа, не обращая внимания ни на реакцию окружающих, ни на свой внешний вид. У нее мозги отключились полностью, остались одни инстинкты. Точнее — один инстинкт. Основной, так сказать.
Блин, что же я натворил-то? Какой черт меня под руку толкнул? Теперь и у меня проблем будет выше крыши, у и Романовой. По моей, кстати, милости. Нехорошо получилось.
Лучше бы зелье убеждения сварил. И убедил бы Романову в том, что я молодец.
Выход был только один, и я незамедлительно воспользовался им. Воспользовался и закрылся, щелкнув замком. Все-таки хорошо, что в «цоколе» места так мало и все рядом. В том числе столовая и туалет.
— Саш-ша! — шумно выдохнула за дверью Романова. — Саш-ша, ты куда? Мы созданы друг для друга, Саша. Мне это нужно здесь и сейчас. Открой!
И она бахнула рукой по двери.
Интересно, какой временной промежуток Митрий вложил в слово «быстрое»? Как скоро ее отпустит? Через десять минут? Через двадцать?
А что если пограничным условием является именно тот факт, что девушку непременно надо… Э-э-э-э-э… Ублажить? Что если без этого действие зелья не прекратится?