И всё ж, из нас двоих, мне повезло крупнее, по привычке, а ещё потому что в моей жизни тебя было куда больше, чем в твоей меня… Я запросто могу припомнить как ты пнула меня пяткой в нос поворачиваясь в животе своей матери. И тот белый стерильный кокон в моей охапке, когда я шагал из роддома, а ты спала в нём всю дорогу. Совсем неслышно… До сих пор от видеозаписи, не лазерной, а у меня в уме, теплеет на сердце. Ты в новогоднем хороводе с другими детьми своей детсадовской группы. Самый красивый ребёнок – ты, гладкая стрижка пепельных волос почти до плеч, чёрный шёлковый жилетик простеган ромбиками, колготки красной шерсти, и чёрные валенки, такие крохотные…
И я помню безлюдные воскресенья—ни души вокруг—на пустынной игровой площадке, но садик другой, хоть тоже по соседству, совсем заброшенный и тихий по выходным. Мы приходили туда ради качели. В движении, железо полдюймовых труб подвески вскрикивало терзающей ржавой нотой, что прорезала дремотную тишь площадки укрытой слоем жёлтых листьев. Горестные вскрики, словно стоны чаек, надрывали душу. Потому что я был папой-для-выходных… По будням я был далеко, пахал как папа Карло в СМП-615, на разных строительных площадках в соседней области, чтоб заработать беззаветным самоотверженным трудом квартиру для нашей молодой семьи и зажить своим домком, своим ладком…
Пока не грянула та выходная ночь в узкой спальне, что выделили твои дедушка и бабушка в трёхкомнатной их квартире для нашей начинающей семьи, где я лежал на одолжённом, от щедрот их, супружеском ложе, рядом со своей молодой женой, и по мне с костоломным хрустом прошёлся дорожный каток вести, которой поделилась милая…
За пару дней до выходных, один её знакомый катал мою любимую на своей Волге Газ-24. Увёз далеко за город, аж в Заячьи Сосны на Московской трассе, с которой съехал и припарковался меж деревьев… Он наклонился к ней, открыл «бардачок» над её коленками и вынул бутылку шампанского… мягкая музычка тихо лилась из мерцания радио в приборной доске, неяркий свет помог снять фольгу с пробки… Она пригубила немножко и с грустью сказала: «Отвези меня домой, пожалуйста». И он послушно завёл мотор…
Шёпот о целомудренной верности моей жены иссяк, сменился оглушительным набатом ночной тиши. Расплющенный навзничь, я задыхался под навалом рухнувших немой лавиной стен, в катастрофе уцелел лишь звук сонного посапывания из твоей кроватки в тесном углу спальни. Воздух уплотнился и стал непонятно жидким, привкус несвежего жира обволакивал каждый вдох. Жёсткая хватка сдавила мне сердце и, чтобы выдержать, не лопнуть под неумолимым напором, оно обернулось кремнем. Поддержку оказала лишь густая тьма вокруг, она сочувственно скрыла замедленную льдисто-холодную слезу, что выкатилась нежданно, сама собой, из уголка глаза и бесшумно сползла по виску – затеряться в корнях волос… последняя слеза моей жизни… Впоследствии, ту её тропку углубили морщины взбороздившие кожу виска, но слёз уже не было ни в одном глазу, никогда, ни в каком направлении. Ну разве кроме тех, что выжимаются ветрами, но такие не в счёт.
(…а чё-эт ты типа как закручинился, маненько?. аль снова нюнишься на тему рухнувших надежд, шо раздавили хлюпика на наковальне его же собственного сердца? но прыткое, блин, попалося, прям сей-секунд окаменеть успело…
…будь мужчиной, кореш… ищи утешений в простых истинах, и как раз таки простота делает с них полный верняк… а истина в том, шо никакая пахота на стройке, ни солнечные удары в голову поверх обморожений кожного покрова не предотвратят следующего раза, когда она не скажет «давай не будем», а вместо этого начнёт подлаживаться к особенностям интерьера в Газ-24…