Как у Заводного Апельсина, про которого в кочегарке стройбата я статью читал в журнале «Москва».
Потом я заметил, что у меня стал наклёвываться второй подбородок и выбросил 200-граммовую баночку с назначенными мне таблетками аминазина в сливную яму на Декабристов 13.
Моя мать увидела это и начала кричать, что пожалуется психиатру Тарасенко о моём нарушении предписаний заведующей.
– Мама, как ты не понимаешь? Эти таблетки делают меня ненормальным.
Я всегда гордился своей стройной поджаростью, хоть и сутуловат, и не хотел её терять.
Всё стало как раньше. Почти.
Стройка. Нежин.
Веки вернулись на своё место, уже не надо жмуриться.
Переводы.
Стихи.
Стихи начали возникать с началом моей строительной карьеры в СМП-615.
Вернее, появлялись не стихи, а словосочетания; какое-то привлекало чередованием звуков в нём, другое своей двусмысленностью, но не в смысле охальности, а тем, что можно по разному его истолковать.
По ходу трудового процесса, незаметно для коллег-каменщиков, я переворачивал эти слова, переиначивал, выбрасывал из головы к чёртовой матери, или чертям собачьим, но самые упорные возвращались вновь.
Тогда оставалось последнее средство – перенести слова на бумагу и забыть.
( … за шесть лет таких незваных проходимцев собралось штук 30, на двух языках, потому что каждый приходил на каком ему вздумается.
Среди них были чисто графические, срисованные с натуры, типа, «яблоко неба пронзённое шпагой луча», были и звукоподражательные – «каркаломна баркарола», философские, как про съеденного Бога, и просто ритмо-шагательные «ах, о чём мы хохочем» …)
Одно из первых я показал Ире и она сразу встрепенулась – кто это та мадонна в телогрейке?
А мне откуда знать – случайно увидел в очереди на обед в рабочей столовой.
Про стихи на «На музыку В. Косма» она ничего не спросила: сразу видно, что про неё.
А когда она сказала, что ей сказали, что это неплохое стихотворение, то я перестал ей показывать.
Наверное, из ревности к неизвестному кому-то, кому она их дала на оценку.
Когда я прочитал своему брату Саше «Интервью скифа…», его реакция была мгновенной:
– Я тебя заложу!
( … если на твоё стихотворение сразу выныривает мысль про КГБ, то это хорошая публицистика …)
Плотнику Ивану почему-то понравилась строка про капусту на жале ножа.
Полгода спустя он попросил ещё раз про капусту.
Не знаю, что он в ней нашёл.
Случалось, что до конца обеденного перерыва ещё минут пять есть, а делать нечего, тогда в вагончике женщины-каменщицы просили прочитать чего-нибудь новенькое, а потом Гриня кричал:
– Серёга! Коней огнём не подковывают, для этого подковы есть! Мерин ты перéрваный!
Он вырос в селе Красное на батуринском шоссе и сызмальства разбирался в таких вещах.
Когда количество стихов перевалило за 20, то у меня качественно поменялось отношение к ним.
Чего будут валяться? Жалко же.
И я начал рассылать их в редакции журналов и книжных издательств. Как Мартин Иден из одноимённого романа Джека Лондона.
И они возвращались ко мне, как и к нему, но с ответами на печатной машинке.
Ответы смахивали на один и тот же ответ напечатанный через лист копировальной бумаги: про несоответствие основной тематике их издания, про переполненный редакторский портфель и ни одного слова о самих стихах.
Рецензия Грини так и осталась непревзойдённой:
– Мерин ты перéрваный!
Правда, какой-то литсотрудник известил меня, что в подобном стиле писали в 30-е годы.
Может, он этим хотел указать на устарелость, а на самом деле осчастливил – у стихов есть стиль!
( … да ещё какой! В 30-е Союз Писателей ещё не успели выхолостить чистками и репрессиями, в те времена люди ещё писали, а не готовили материалы к преддверию съездов …)
Мне исподволь начало доходить, что для людей кормящихся на непыльной должности всякие там «шпаги в небе» нужны не больше, чем занозы в заднице.
Окончательным вразумлением послужил отзыв из журнала «Москва» на «усталую Аллу».
Сразу видно, что литсотрудник проявил серьёзный и вдумчивый подход при рассмотрении полученного стихотворения.
Одно из слов оказалось ему неизвестным и он даже посмотрел в словаре что оно значит.
Он забыл стереть в моём стихе свои карандашные пометки.
Слово «вожделенье» осталось подчёркнутым, а рядом добавлено его толкование – «похоть». Не знаю в каком словаре он это нашёл, но меня оно оскорбило.
Последний удар нанесла фамилия рецензента под его ответом – Пушкин!
Представив Пушкина заглядывающим в словарь на слово «вожделенье», я понял, что со стихами надо завязать и перестал задалбывать редакции своей простотой – дошло-таки, что никакой я не Мартин Иден, и фиг мне тут, а не Америка.
Сократились почтовые расходы на конверты и отправку заказных писем.
Хотя обходились они не слишком-то и дорого – копеек пятьдесят за штуку; две пачки «Беломора».
Лечение от иллюзий в Советском Союзе предоставлялось, фактически, бесплатно.
Летом ты опять приехала в Конотоп, но, конечно, уже без коляски.
Наша бригада строила тогда 50-квартирный рядом с Переездом и строповщица Катерина мне снизу покричала, что ко мне пришли.
Я спустился и вышел на тротуар за воротами.
Ты стояла рядом с Ирой, на ней был красный сарафан с белыми монгольскими узорами, а что на тебе я не помню. Зато помню как классно ты улыбалась.
Я осторожно опустил свою пластмассовую каску на твои светлые прямые волосы и она сползла тебе аж до носа, но не смогла погасить твою довольную улыбку.
Я помню эту улыбку из-под каски.
Потом вы ушли по тротуару, а я смотрел вслед и вместе со мной смотрели Катерина и Вера Шарапова, такие вдруг притихшие и погруснелые, потому что такая красота уходит – женщина в красном и ребёнок со светлыми прямыми волосами.
Тебе как раз исполнилось три года и я решил, что лучшим подарком на день рождения станет привычное лицо среди незнакомцев на Декабристов 13.
Я поехал в Нежин и, несмотря на своё косноязычие, сумел-таки упросить Тоню, чтоб отпустила со мной своего сына Игорька к тебе на день рождения, а Иван Алексеевич приедет на следующий день и увезёт его обратно.
Тоня очень смелая женщина – не побоялась моей репутации, вконец промокшей после Ромнов.
Электричка оказалась переполненной и мы с ним до самого Бахмача стояли в проходе.
Зато как вы потом обрадовались друг другу!
Столько визга!..
А на следующей неделе у меня начался отпуск и мы поехали на Сейм вчетвером – ты, Ира, я и Леночка. Мои родители взяли в Рембазе путёвку для нас в их лагерь отдыха.
Там на его территории между больших сосен стоят деревянные домики на четыре койки каждый и окна в них вкруговую, как на веранде.
Когда мы в первый раз вышли на пляж, там все обомлели – туда ещё ни разу не показывались статуи греческих богинь, да ещё с такой белоснежной кожей, как у Иры.
Ещё мы вчетвером ходили искать грибы в лесопосадке у хутора Таранский.
На полпути нам встретились пара лошадей, но испугалась только Ира – она их всегда боялась.