Лесопосадка состояла из тонкоствольных сосен стоящих параллельными рядами; длинные паутины, натянутые поперёк, делали их почти непроходимыми, но под хвоей попадались маслята.
Мы прочёсывали эти коридоры – туда и обратно.
Тебе захотелось пить и я попросил Леночку отвести тебя в лагерь – там всего метров триста по широкой тропе, потому что ужасно хотел Иру.
Ты долго не соглашалась, но, наконец, пошла, а через минуту в конце соснового коридора раздался твой рёв и Леночка объяснила, что ты совсем не слушаешься, хотя лошадей давно нет.
Вечером был сильный дождь с грозой, но ты не боялась, а наоборот хохотала, потому что я лежал на койке и ты топталась у меня по животу.
Кому-то весело, а кому и больно – в три года ты была увесистым ребёнком, но Ира прикрикнула, чтобы терпел своё дитятко.
Я ещё немного потерпел, а потом еле-еле тебя уговорил, что хватит уже.
Это было хорошее лето.
В день отъездa ты опять сводила счёты с бельевой верёвкой, которой совсем не место от калитки до стойки крыльца.
Ты взяла швабру и начала стукать ею по полувысохшим простыням стирки.
Моя мать на тебя закричала и жутко потемнела лицом, но ты уже крепко стояла на ногах, только пришлось отнять у тебя швабру.
Когда мы выходили на трамвай, то Леночка вызвалась повезти тебя до конечной на своём дамской велосипеде с багажником.
Все согласились, кроме меня, потому что у меня возникло плохое предчувствие, когда увидел какими взглядами обменялись моя мать и Леночка.
Они посмотрели не друг на друга, а друг другу под ноги, но в их спрятанных взглядах слышался диалог:
– Да?
– Сделай это!
Я не выдумываю и не передёргиваю – этот диалог состоялся до того, как случилось остальное.
Мы с Ирой тоже вышли за калитку. Я очень торопился и даже ушёл вперёд с сумками.
Не доходя до поворота, я убедился, что спешу не зря, когда услыхал твой рёв.
Ты стояла и орала широко раскрыв рот. Леночка держала свой дамский велосипед и пыталась тебя уговорить не плакать, но ты не слушала.
Рядом из земли торчал врытый в неё швеллер полуметровой высоты.
Единственная железяка на всём полукилометре от Декабристов 13 до конечной трамвая номер три.
Мне всё стало ясно и я очень сдержанно попросил Леночку ехать домой – дальше мы сами.
Подошедшая Ира начала тебя утешать, но ты проревела всю дорогу из-за такой большой шишки на лбу.
Мы ехали молча, Ира была чем-то недовольна, а я совершенно опустошён.
Как жить в мире, где бабушка благославляет свою внучку на убийство второй своей внучки, вот этой прекрасной малявки, что всхлипывает сейчас с прижатым ко лбу медным пятаком, который держит её мама?
Ира до самого Нежина оставалась недовольной, а я молчал и ничего ей не сказал.
( … теперь у Леночки двое своих детей – красивые дочери.
Вы с ней незнакомые друг другу женщины и никто ничего не помнит. Тем более она.
Человек устроен забывать о плохом.
Моя мать впоследствии стала свидетельницей Иеговы и собрала множество глянцево-радужных журналов для спасённых, или тех, кому хочется спастись.
И только я во всём виноват, но честное слово, в том лагере отдыха я не выдержал бы Леночку на своём животе – ей было уже девять лет …)
Когда я вернулся из отпуска, тротуар перед 50-квартирным оказался перерыт поперечной траншеей для врезки в магистральные коммуникации, но плотники сколотили мостик с перилами для удобства пешеходов.
Я работал лопатой на дне траншеи, когда увидел Бельтюкова на том мостике, разодетого в пижонисто-колониальном стиле. Я не хотел привлечь его внимание, но он меня узнал, несмотря на спецовку и каску – поздоровался и представил своей маме, даме в агрессивном декольте.
Потом они пошли дальше – он нервничал, а она его плотно опекала и я понял истоки его негодования на матриархат, когда он под инсулином.
Ещё я подумал, что это не последняя была у него отбывка в психбольнице, ведь он же ходит там поверху, беззащитный.
То ли дело – я, в траншее, в каске; заморятся гады меня достать.
А в Ромнах я был добровольцем и полученных там вразумлений мне выше горла хватит.
При сдаче очередного рассказа Жомнир подогрел меня толстой книгой в твёрдой обложке.
Монография про шизофрению.
Он её купил, когда его дочь страдала тем же; ещё до замужества.
Монография значит сборник статей различных авторов, но объединённых одной общей темой.
Я проштудировал предложенный от всего сердца фолиант. В конце концов, это не варёная колбаса с добавками.
( … авторы рассматривают заглавный предмет с очень и очень разнообразных позиций, соответственно специализации каждого.
Кто-то сравнивает биохимический состав крови отъявленных шизофреников в момент обострения их духовной деятельности с периодами относительного затишья. Увы, уровень аминокислот в лейкоцитах остаётся без изменений.
Другой исследователь скрупулёзно меряет всё, что подвернётся с не менее неутешительным результатом.
Третий просто садится рядом с койкой и записывает дуру гонимую прификсированным фантазёром.
Как тот шёл на троллейбус, никого не трогал, и вдруг оказался голым за исключением тряпки на бёдрах, а вокруг куча таких же тощих, палимых солнцем и почти голых, как и он, и вдруг из-за песчаного бугра выскочил отряд всадников и начал убивать их, безоружных.
Но в целом полезная монография, потому что авторы, несмотря на поголовную их зарубежность, обладают смелостью настоящих учёных, чтобы развести руками и честно сказать:
– Ну, хуй её знает, что она такое, шизофрения эта.
А подойди-ка с ласкою,
Да загляни-ка в глазки ей,
Откроешь клад какого не видал…
На данном этапе и при используемой ныне методологии, у науки имеется всего лишь только термин – «шизофрения», всё остальное покрыто туманом неопределённости.
Главный козырный туз, он же лакмусова бумажка, это – голоса. Их встретишь в любом учебнике по психиатрии.
Если тебе слышатся голоса, а вокруг ни души, значит ты – шизофреник.
Но если эти голоса говорят тебе:
– Спаси Францию!
Значит ты – святая, Жанна Д’Арк.
В той монографии явно не хватало специалиста-теолога.
Достаточно вспомнить святую Инес, чьё тело секундально покрылось длинным мехом, который и не позволил насильникам сломать её целомудренность.
Не жизнь, а малина специалисту от науки, в которой и светилам её не ясно что она такое.
Поставить диагноз – проще, чем два пальца об асфальт.
Берём так и не определённый термин и прибавляем к нему прилагательные: шизофрения – какая? круглая… двуствольная… шубовидная… Годится! Как у святой Инес.
Тамара на 4-м километре ещё не знала про все мои подвиги.
За сожжение плантации конопли вполне могла бы мне впаять «шизофрению аутодафного вида с комплексом Торквемады», в честь того абсолютно нормального инквизитора, что пачками отправлял еретиков на костёр.
Сам термин, «шизофрения», как и большинство его научных собратьев, взят из греческого и при исследовании корней обозначает «надтреснутый ум».
«Надтреснутый ум в виде шубы».
Ну, и кто из нас шизик?!
Они думают, что если обрядились в белые халаты и козыряют терминологией, в которой сами ни хрена не смыслят, то я им поверю больше, чем ичнянскому колдуну в рубахе цвета хаки с его теревенями про «кватеру»?