Тут мы с ней расставались и по окраинным улочкам я шёл вдоль Болота уже в вечерней темноте, чтобы за старым кладбищем пересечь улицу Богдана Хмельницкого, а потом по Сосновской выйти к конечной трамвая, откуда до Декабристов всего ничего.
В целом получался замкнутый круг – откуда вышел, туда и вернулся, прошагав весь день. Эти сольные марш-броски заменили мне демонстрации.
…ах, о чём
мы хохóчем?
ведь не óчень
охóчи…
Но всё это в дальнейшем, а в самый первый раз при мне не было газеты «Morning Star», но было ощущение булавочного укола в грудь слева. И он никак не проходил, сколько не почёсывай рубашку в этом месте.
И даже ночью он оставался со мной, поэтому с утра я решил заняться трудотерапией.
Я отправился в локомотивное депо, проник на его безлюдную и тихую, по поводу второго праздничного дня, территорию и там вышел к незавершённому строительству административного корпуса.
У груды силикатного кирпича навéзенного самосвалами я установил пустой поддон и принялся складывать на него кирпичи.
Иногда приходилось левым локтем зажимать грудь, пронзаемую уже не булавкой, а спицей.
Когда на поддон были сложены все двенадцать рядов кирпича, я сказал себе, что жить буду и поднялся на незавершённый третий этаж.
Тут я снял с угла кладки Весёлого Роджера, сунул его в дыру одной из плит перекрытия и присыпал засохшим раствором.
Запугиванья Кирпы остались пустой угрозой – в то лето меня так и не увезли в Ромны.
Неужто я поумнел?
Сомневаюсь. Просто как-то не подвернулись ничьи высокопоставленные мозоли.
К середине мая игла, или булавка, или что уж там воткнулось мне в грудь, потихоньку сама собой вытянулась, а через много лет мне стало ясно, что это я пережил свой первый инфаркт.
В моём не продуманном в подробностях плане подкатила несложная и даже приятная деталь – сборка отпечатанных текстов в один общий том рассказов.
Для этого я купил в Универмаге папку с плотной пластиковой обложкой и никелированными кольцами-застёжками внутри.
Обычно в таких папках держат общегодовые бухгалтерские отчёты на полках, в ряду таких же папок с широкими корешками.
Дырокол для пробивки страниц машинописного текста по размеру кольцевых застёжек я взял у секретарши СМП-615.
Начальник аж позеленел, увидав меня в пределах своей птицефабрики, но его мозоли ещё не доросли считаться высокопоставленными.
Смонтированный в папке сборник рассказов разместился в симпатичном целлофановом пакете и я повёз его – трубите фанфары! литавры гремите! – в стольный град Киев, в книжное издательство «Днiпро».
В первом кабинете, где я гордо объявил, что тут, вот, у меня сборник переведённых рассказов В. С. Моэма, улыбчивый молодой человек ответил, что по Моэму он не специалист и нужный мне сотрудник сидит через два кабинета по коридору, может быть, проводить?
С не меньшей благовоспитанностью я сказал, что, по-моему, и сам найду, спасибо.
В кабинете по указанному адресу сидел полноватый, но тоже молодой человек и с отвращением смотрел на кучку машинописных страниц в фиолетовой картонной папке с белыми шнурочками-завязками на своём столе.
От Моэма он не открещивался и тогда я вынул и положил ему на стол увесистый том в серой пластиковой обложке.
Он нехотя открыл, глянул на название первого рассказа – «Дождь» – и спросил кто меня прислал.
Я обомлел и начал лихорадочно догадываться: выходит, сюда нельзя от самого себя. Такие номера тут не проходят. Надо чтоб меня прислал герцог ***, тогда приёмщик поймёт чей я вассал, сопоставит вес герцога со своим сюзереном – маркизом ***, и будет знать как меня принять.
Последует удостоверительный звонок по телефону и станет уже окончательно ясно куда сунуть страницы печатного текста оказавшиеся у него на столе.
Но куда, при такой системе, независимому копьеносцу податься?!
Он, на всякий случай, ещё раз раскрыл том где-то посередине и тут же захлопнул обложку.
– Я просто посыльный,– ответил я.– Меня попросили отнести в ваше издательство, вот я и принёс.
– Кто?
Я открыл обложку и показал квадратик бумаги приклеенный к ней с изнанки, где, на всякий, значился мой конотопский адрес.
– Вот этот мой друг,– сказал я.
Должностным лицам говорить с посыльными гонцами не по рангу, тем более даже не от какого-нибудь никудышного маркграфа, а из Конотопа.
Мы холодно простились и я ушёл.
На следующий вечер в Конотопе, на улице Декабристов 13, меня, после работы, ждала на полках этажерки бандероль в жёсткой горчично-коричневой бумаге почтовых отправлений.
У меня не было причин открывать бандероль. Зачем?
По размерам и знакомому весу я и не глядя знал чтó там внутри.
Годовой отчёт за минувшие шесть лет жизни – 472 страницы; 35 рассказов Моэма в переводе на украинский язык.
Странно как она вообще не пришла в Конотоп раньше моего возвращения из Киева.
А ещё странно, что эта нераспечатанная бандероль с нечитанными рассказами оставила меня таким отморожено безразличным.
( … ага, выходит, эти шесть лет не вписываются в феодально разгрáфленную систему книгоиздательского дела.
– Кто вас прислал в нашу квадратно-гнездовую реальность?
– Извините, я не в ту дверь постучал.
«Прощайте, пэры и пэрухи, сэры и сэрухи!»,– как говаривал дядя Вадя, большой знаток вассальной зависимости из учебника средних веков …)
~ ~ ~
~~~башня слоновой кости
Вместо одного экземпляра книги рассказов Моэма из не очень большого, стотысячного тиража, на полках прочно улеглась увесистая бандероль.
В той части, что зависела от меня, план был исполнен по всем пунктам и это лишило жизнь дальнейшей цели.
Жизнь катилась по наезженной до блеска колее, но уже беспланово и бесцельно.
Впрочем, если не задаваться вопросом «зачем?», то и парнóй по четвергам с последующими парой бутылок пива достаточно, чтобы прожить ещё неделю.
Вон, тибетские монахи и без этого обходятся.
В моём, не совсем тибетском образе жизни явно не доставало плотских утех.
Однажды я поймал себя на том, что приходя с работы на Декабристов 13, всякий раз окидываю взглядом стадо обуви, беспорядочно толпившейся вокруг обувной полки на веранде.
Углублённый самодопрос прояснил, что мой взгляд высматривает высокие австрийские сапоги на танкетке.
Но это не моя вина, если выпускаемая в Австрии обувь настолько долговечна, что просто ни в какую не желает износиться в памяти.
Однако, откуда взяться сапогам летом?
И чего ради она приедет в Конотоп, а тем более на Декабристов 13?
Такие риторические вопросы помогали выставлять себя на смех перед самим собою, но не могли предотвратить ночных поллюций.
Глубокой ночью сон мой прервался оттого, что вскинув голову, я резко уронил её на деревянный подлокотник раздвижного дивана, повыше подушки.
Однако, боль и кровь из рассечённой брови не заслонила факта промоченных трусов. Я снял их, обтёрся и забросил за дальний подлокотник возле оклеенной обоями стены – утром уберу.