( … опаньки!
Выходит тем проклятьем я пожелал, чтоб у меня рука отсохла?!..)
Мы с Иваном смонтировали обрубок. Виталя слез с крана и успел ещё пару раз сыграть в карты до выхода на шоссе, откуда нас забирала наша «чаечка».
Вскоре я забыл про этот случай, а вот начальник пришил в досье.
– И все вы знаете сколько раз его увозили в психбольницу. Но самое главное – он злостный нарушитель трудовой дисциплины. Три прогула за один лишь текущий год! Поэтому моё предложение – уволить его за систематические прогулы.
Всё верно – два дня в Москву за паровозиком для Андрея, один день в Киев, в книгоиздательство «Днiпро».
Я сознавал, что совершаю прогулы, но в СМП-615 немало кто имеет по неделе прогулов, а пара чемпионов и до двадцати дней.
Вот что я посчитал гарантией дозволенности не выходить на работу целых три дня – их нарушения прикроют мою задницу.
Ан, нет! Дисциплина прежде всего.
И вот, после пяти ежегодных записей в мою трудовую книжку про объявление мне благодарности и награждении меня почётной грамотой, 18 октября 1985 года, зав отдела кадров СМП-615, А. Петухов, таким же почерком написал в ней, что я уволен по статье 40-й – прогул без уважительных причин.
Участники заседания профкома проголосовали «за» предложение начальника – против, воздержавшихся нет.
Впоследствии, они сказали, что я сам виноват. Мне следовало встать, снять шляпу, повиниться и меня простили б.
Отчего я до конца остался наблюдателем и не выступил с самозащитной речью про чужие прогулы и моё искреннее раскаяние?
Надоело.
Пришла пора искать новые точки приложения для моего экспериментализма.
К тому же, летом был сдан 100-квартирный дом. Каменщица из нашей бригады, Нина – толстуха с мохнатой родинкой на щеке, получила в нём квартиру.
Она поступила в СМП-615 за пару месяцев до сдачи дома, и, получив квартиру, вскоре уволилась.
Я пошёл в отдел кадров и спросил у Петухова: какая у меня очередь на получение квартиры?
Он ответил, что я – тридцать пятый.
Это невозможно! Шесть лет назад я был двадцать четвёртым!
Он ответил, что с тех пор сменились три начальника и на работу принимал меня не он – в бумагах написано, что я – тридцать пятый, и у него других данных нет.
Прощай, любимый поезд! Прощай, бригада!
Вагончик я не стану поджигать, хоть из него пропала моя гитара, принéсенная на день рожденье Грини.
Когда последняя запись в трудовой книжке гласит – «уволен по статье», то это, типа, волчий билет – нигде не принимают на работу.
Однако, в Конотопе есть предприятие, где волков не боятся, это «Тряпки», они же фабрика вторсырья.
Там, с учётом моей специальности, меня приняли рабочим капремонта.
Капремонт состоял из трёх рабочих, но никакого капитального ремонта мы не производили. Сидели в бытовке, маясь бездельем, и изредка выходили во двор фабрики, где уже который год мариновалось современное оборудование под парой гигантских шалашей из рубероида, потому что здания для этого оборудования ещё не успели построить.
Сама фабрика ютилась в паре зданий барачной архитектуры – детищах первой пятилетки – в двух высоких арочных ангарах из рифлёного алюминия и в разных подзаборных пристроечках.
Но в самом начале я не скучал, потому что меня послали в командировку в город Киев.
Тогдашний Секретарь ЦК компартии Украины, товарищ Щербицкий, обещался посетить киевскую фабрику вторсырья для дачи ценных указаний по развитию столь важной отрасли народного хозяйства, и, со всей республики, работников таких же фабрик начали посылать в Киев, чтобы подмарафетить столичную к визиту высокого лица.
Когда я прибыл вносить свою лепту, металлические конструкции в цехах фабрики красили уже по четвёртому разу, а двор фабрики покрывали третьим слоем асфальта.
Стояли прощальные деньки золотой осени, солнце ласково улыбалось с неба, но, при виде маленьких зелёных ёлочек в каменных горшках для украшения двора, охватывала грусть-тоска.
Малая ёмкость горшка не позволит деревцам развиться, и после визита Секретаря они неизбежно усохнут.
Перед отъездом в командировку, я заходил в конотопский Универмаг, чтобы купить спортивную сумку для нужных вещей.
Как оказалось, там на такие сумки наехал приступ дефицита и мне пришлось взять небольшую, практичную, но, если присмотреться, всё-таки, женскую сумку.
Может я действительно извращенец?
Для проживания в Киеве, меня определили в пансионат рядом с «Трубой» на самом берегу Днепра.
До войны имелся план пересечь Днепр в этом месте линией метрополитена и успели даже соорудить остановку из железобетона, что и впрямь смахивает на великанскую трубу диаметром с двухэтажный дом. Затем обстоятельства и планы изменились, а «Трубу» исписали всякими «здесь были Ося и Киса».
Пансионатом называлась длинная одноэтажка с комнатами пеналами, как в общежитиях, только что окна побольше.
По утрам я выходил на песчаный берег делать зарядку среди кустов ивняка.
Смотреть на Днепр с такой близи совсем не то, что из электрички, проносящейся над ним по мосту. Океаническая масса валящей, прямо перед твоими глазами, воды просто потрясает.
И ведь это длится уж которое тысячелетие подряд.
Три-четыре; выдох, наклон…
В комнате со мной жил блондин из Южной Украины, который в деталях рассказывал, как его зарезали на пляже. Свои же пацаны. Воткнули нож в живот и он свалился на спину.
А тут участковый подошёл. Пацаны сделали вид будто в карты играют, а поверх ножа раскрытую газету набросили.
Участковый о чём-то стал расспрашивать, а блондин лежал и смотрел, и слова не мог сказать, а по газете муха ползала.
Пацаны, конечно: «Не, не знаем. Не, не видали».
Когда участковый ушёл, они ему «скорую» вызвали за то, что не спалил их перед тем.
Работы на фабрике почти не осталось и съехавшиеся командировочные часами сидели в комнате Красного Уголка, где молодой и бородатый художник, из местных, день за днём выписывал буквы одного и того же лозунга на одной и той же длинной полосе красного кумача, постеленной вдоль длинного стола, или разговаривал с приятелями, тоже местными, которых непонятно как пускали через проходную.
Мы переодевались тут же, в выданные фабрикой спецовки, а свою одежду складывали на стулья.
За поворотом коридора постоянно работал душ; не жизнь, а малина.
Сокомандировочников изумляла моя «усидчивость», что не прохаживаюсь по Красному Уголку, а сижу как пень и ничего не рассказываю, только смотрю да слушаю.
После очередного рабочего дня я вернулся в пансионат и понял, что у блондина закончилась командировка, потому что его постель уже исчезла, а моя извращенская сумка распахнута и в ней отсутствуют мои последние десять рублей.
До конца моей командировки оставалась ещё неделя.
Утром следующего дня, это была суббота, я вышел на поиски пищи.
Никакого определённого плана я не составлял, а просто шёл в сторону далёкого моста через Днепр. Потом шёл по мосту на множестве стальных канатов.
За мостом в поле стояли несколько многоэтажек – зародыш района Троещина, но я прошёл мимо и дальше; туда, где виднелся лес.