Снег от мороза мелкий-мелкий и весь искрится под солнцем.
Эта лыжная пара знали где заводской лагерь, а я первый раз увидел.
Домики как в швейцарских Альпах, с острыми крышами, двухэтажные и все из дерева. Вокруг лес весь под снегом, а на крышах таких снег не удерживается. Класс!
Мне комната как раз под крышей досталась; изнутри наглядно видно до чего у неё скат крутой.
Комнату со мной делил один из туристов.
Я так понял, у них при заводе своя компания и объявление они для галочки повесили – дирекции показать, мол, привлекаем массы.
Не ждали, что я придыбаю.
Он мне рассказал, как в походе по Уралу целую неделю под дождём шёл. С утра до ночи дождь и дождь.
Зато с тех пор как отрезало – ни в одном походе даже и не моросит.
Потому-то его и прозвали «сухой талисман». Без него пойдут – мокнут, а с ним и капля не упадёт.
Потом он ушёл и вернулся со спиртом, налил мне стакан, а себе двадцать капель; бутербродами закусили и он снова ушёл.
С первого этажа донеслась музыка. Я на койку прилёг, смотрю – крыша над головой плавает, вот я и спустился на звуки музыки.
Они там в одной комнате быстрые танцы устроили. Свет потушили, только цветные лампочки ритмично моргают. Я чуток тоже попрыгал.
Потом перешёл в соседнюю комнату. Там свет горел по полной, под стенами сидели женщины не лыжного возраста – наверное, туристические мамаши из автобуса.
А по центру биллиардный стол стоит. Сухой талисман с кем-то шары гоняет.
Я у него кий попросил и – верь не верь! – три шара друг за дружкой по лузам разложил, да хлёстко так.
Аж и сам обомлел, на бильярде у меня никогда толком не получалось.
Дальше я продолжать не стал – кий отдал и во двор вышел.
Вокруг темень, как в лесу, только свет из окошек, да в мангале костёр полыхает для шашлыка; и ни души вокруг.
Подошёл я, на пламя посмотрел и такая вдруг тоска взяла – все люди, как люди только я ото всех ломоть отрезанный.
От такой тоски хмель из меня улетучился, поднялся я в комнату, да и уснул с горя.
А летом мне открылось, что есть Игра с большой буквы.
Стадион в Центральном парке на Миру назывался «Авангард» и там проходила встреча по футболу между заводской и приезжей командами.
Зрителей собралось штук двадцать, такие же ломти отрезанные, кому делать не хрен, и два-три случайных алкаша.
Ну, выбежали команды на поле – судья, монетка, жребий, всё такое.
Начали играть. Типа, играть. А на что рассчитывал?
Команды заводские, формы-гетры им профком купил, но мужикам-то уже за тридцать. Может, один-другой из них пятнадцать лет назад в ДЮСШ на волейбол ходили, вот и вся подготовка. А поле-то большое такое – стандартное, пока бедолага с края на край добежит, на него уж и смотреть жалко.
Но раз пришёл – сижу, всё равно больше делать нечего.
И нечего тут вздыхать.
Только вдруг высокие тополя в плотном ряду за пустой противоположной трибуной зашевелились и шелестнули. Словно по ним пробежал выдох великана-невидимки.
Но всё это уже неважно стало, потому что на поле нежданно такая Игра развернулась, от которой весь в напряжении вперёд подаёшься, схватываешься за брус скамьи и только головою водишь, чтоб уследить за мячом, что заметался вдруг по всему полю – летает, рассекая воздух, как белое ядро, которому не дают даже земли коснуться.
Полузащитник взмывает вверх на полметра выше своего роста и головой отправляет мяч на правый край нападающему, а тот, в одно касание, переправляет мяч в центр.
Центральный нападающий ловко принимает пас, перебрасывает мяч через защитника, легко его обходит; пушечный удар!
Неизвестно откуда и как подоспевший левый полузащитник подпрыгивает, отбивает мяч грудью далеко к центру поля, где тут же завязывается борьба…
Мы напряжённо следим за полем, где мяч переходит от команды к команде, ускоряясь ударами ног и голов, чтоб мчать дальше.
Это не они играют, это ими играют…
Это идёт Игра.
Наконец и алкашам начало доходить, что происходит нечто небывалое. Они взревели и засвистали как многотысячные трибуны.
Возможно, этим и спугнули невидимку.
Игроки, один за другим, начали сникать и вскоре просто бегали запаренной трусцой, как и в начале матча.
Я не слишком большой ценитель футбола, зато теперь убедился, что есть-таки настоящая Игра.
( … пять минут Игры, разве этого мало?
Фанаты прославленных клубов возможно и больше видали, но не настолько подряд, а по крупицам, как гомеопаты.
Да, та Игра ушла, растворилась, умчалась, как порыв ветра, как прилив счастья, но она была и восхищает меня до сих пор …)
Причиной моей молчаливости стало то, что я прикусил язык.
На первых порах я выдавал всё, что взбредёт, но через месяц в строительном цеху завода «Мотордеталь» проходило общее собрание коллектива, на котором выступил представитель заводоуправления.
В нём чувствовалась порода руководителя. Таких людей невозможно представить ребёнком с воздушным шариком, или юнцом озабоченным своими прыщами. Нет. Он из утробы матери таким и вышел – полулысый, в очках, с мягким брюшком и холёной степенностью.
В своей речи он затронул задачи, стоящие перед нами в такой ответственный ускоренно перестроечный момент.
Каждый должен трудиться не покладая сил, мы, рядовые трудящиеся, на своём рабочем месте, а они, руководство, на своих постах продолжат заниматься экономической деятельностью и хозяйственной тоже, чтобы направлять наши усилия на достижение поставленных задач.
Он кончил и председатель собрания спросил нет ли вопросов.
Я поднял руку.
( … так не принято – по негласным правилам, вопрос про вопросы должен закрывать собрание.
Но я поднял руку, потому что он меня достал, этот соловушка из заводоуправления …)
Я попросил объяснить разницу между экономической и хозяйственной деятельностью; мне интересно; спасибо.
Руководитель перешепнулся с председателем и тот объявил конец собрания.
Рабочие с облегчением поспешили по домам.
Через пару дней хлопец из села Бочки, что приезжал на работу мотоциклом и в круглом шлёме, куда суют голову как в горшок, и который он приносил в бытовку держа под мышкой, словно космонавт свой шлём на стартовой площадке, громко заметил, что надо бы сменить замок на шкафчике, а то тут шизофреники завелись.
Ни к кому конкретно он не обращался, но большинство переодевающихся в спецовки повернули головы ко мне.
Вот когда я прикусил язык.
( … против рычагов власти не попрёшь, они негласны и неуловимы и даже дебила из Бочек обучили слову «шизофреник» …)
– Ты был в Ромнах?
Здесь, в помывочном зале конотопской бани, где мы голяком намыливаемся над своими жестяными шайками, каждый из нас смахивает на «безвозвратно свободных» с Площадки пятого отделения.
Ближайшие соседи по мраморному столику с шайками навострили слух; в Конотопе любят, когда вопрос поставлен прямо, без обиняков.
– В Ромнах я был, но вас не помню.
Я и сам залюбовался безупречным поэтическим размером своего ответа.
Соседи перестали втирать мыло в мочалки и с напряжённым вниманием придвинулись поближе – у конотопчан врождённая склонность к поэзии.
Я продолжал всматриваться в задавшего мне этот вопрос.
Всплыли всхлипы баяна на вечерней Площадке. Темнеет, сейчас пойдём на ужин. Эти глаза… Эти же глаза, только уже без сизоватого отлива поверх радужки…