– Володя!
Соседи отодвигаются, некоторые, ухватив шайки, переходят к другим столикам. (Их уже двое!..)
Как же я сразу-то не узнал? Один из нас троих спавших на двух койках.
Он смущённо улыбается. Отсутствие той поволоки в глазах сбило меня поначалу…
( … этот отлив не стеклянноглазость; он потусклее.
Точно такую же сталисто-сизоватую поволоку увидел я в глазах жителей азербайджанской деревни Кркчян, когда они меня поймали, как армянского шпиона, на склоне тумба, где я просто собирал мош, он же ежевика, она же ожина …)
По официальной версии карабахская война длилась три года – с 1992 по 1994, но на самом деле началась она намного раньше и не кончилась до сих пор. Хотя признаю, те три года были самыми отвратными.
На третьем (по неофициальной разметке) году войны, когда мне перестало нравиться выражение глаз Сатэник, я постарался отправить её в эвакуацию.
По странному стечению обстоятельств, она, вместе с Рузанной и Ашотом, оказалась в Конотопе на Декабристов 13.
Каково же было моё удивление, когда три месяца спустя Сатэник поставила меня перед фактом своего возвращения.
Мне пришлось лететь в Ереван для встречи её и детей в аэропорту Звартноц и последующей доставки, тоже вертолётом, в Степанакерт.
( … в тот день город ещё не оправился от шока при гибели 25 человек жителей за один залп «Града» …)
Незнакомые люди в Ереване, узнав куда мы отправляемся, предлагали хотя бы детей им оставить, Ашота и Рузанну (в алфавитном порядке).
Когда мы добрались на свою квартиру в Сепанакерте, которую знакомые сдавали нам бесплатно, я поинтересовался причиной столь скорого возвращения.
– Я там поняла, что просто так жить и жить-то не стоит.
Вот тебе наглядный пример воздействия среды.
Отпусти армянскую женщину, воспитанную по всей строгости патриархально-матриархатного уклада на три месяца в Конотоп, так она тебе без спросу вернётся и уже философиней, и начнёт мудрые сентенции выдавать.
Здрасьте, пожалуйста – получи и распишись…
А ничего, что бояться за одного себя легче, чем ещё и за вас родимых?
Особенно когда завоют сирены воздушной тревоги, или заухают морские орудия Каспийской флотилии, снятые с кораблей и подвéзенные на тумб Верблюжья спина?
А «Грады», те и вовсе без предупрежденья бьют – молчком долетят, взорвутся и полквартала нету. Ведь мы живём в век высоких технологий.
( … опять меня куда-то занесло, я ж про Ромны, вроде, говорил, а дурдом и война две большие разницы.
Или как?..)
Это всё к тому, что, вобщем-то, я не успел ознакомить Сатэник с некоторыми фактами своей предыдущей биографии, просто как-то руки не доходили.
И мне малость интересно было: какую информацию она там зачерпнёт? Во время той эвакуации.
А никакой. Конотопчане своих не топят.
Единственный прокол случился в разговоре с сотрудницей.
(Сатэник там ещё и не работу успела устроиться в заводе КЭМЗ).
Узнав, что фамилия её мужа Огольцов, сотрудница сказала:
– Хм…
Вот, пожалуй, и весь компромат, просочившийся на меня в Закавказье из конотопских источников.
Да, жизнь катилась по тем же рельсам – была и баня, и пляж, и вызовы Двойки, и я везде исполнял свою накатанную роль, но как-то уже от всего отделился; и от жизни такой, и от своей роли в ней.
Я стал как тот мужик, что приоблокотился на оградку детской площадки, типа, понаблюдать как копошится детвора в песочнице: там и Двойка, и руководители с подсобниками, и сам я со своей ролью, но меня вся эта возня вобщем-то уже не цепляет.
Весной Двойка вызвал меня в Нежин, в общагу, типа, тряхнуть стариной.
Точно помню, что назначено было на четверг, когда у меня баня и, по-видимому, предпраздничный день – посреди недели он меня не вызывал.
Я прихватил полотенце и смену нижнего – хотя в общаге нет парной, но душ-то имеется, и поехал в Нежин.
Дежурной в вестибюле сидела тётя Дина. Она ни капли не изменилась и, разумеется, меня не пропустила.
Я попросил подымавшегося на этажи студента зайти в комнату, где, по договорённости, уже должен был ожидать Двойка и сказать, что я в вестибюле.
Он ушёл, а на меня нагрянуло открытие.
В вестибюль из коридора общаги вышла молоденькая студенточка в мятом халатике и сонным лицом. На меня она не взглянула – мало ли кто тут торчит, а просто подошла к окну неподалёку.
Я ждал Двойку, или записку – в какое окно первого этажа мне влезть, и совершенно не был готов, что моё тело, без всякого приказа с моей стороны и без разрешения даже, вдруг ни с того ни с сего забросит правую руку за голову, высоко вскинув локоть.
Что творит!
Как его повело от неприметной девули с лицом из недоперемешанного теста. Или это её халатик так меня кувыркнул?
В любом случае – возмутительно; и главное абсолютно без спросу!
Это тело в конец оборзело! Лично я не собирался делать никаких телодвижений!
А причина бунта на корабле, в паре метров от меня отрешённо уставилась на совершенно пустынный пейзаж из двухэтажного здания столовой за серым стеклом окна.
Шокирующее открытие…
Вернулся посыльный и сказал, что дверь указанной комнаты заперта. Как видно Двойка уже приступил тряхать стариной с какой-нибудь покладистой подругой.
Я вышел из общаги.
Успеть в Конотоп до закрытия бани и думать нечего. Но сегодня четверг!
Ничего. В Графском парке есть озеро. Я направился туда кратчайшим путём.
Навстречу из парка шла группа парней-студентов в спортивках и кедах, направляясь к общаге.
Они свернули к трубе, с которой когда-то Федя и Яков плюхались в воду, и по очереди перешли на ту сторону давно высохшего и заросшего травой рва.
Надо же! Похоже тут это стало традицией. Что теперь? Барабанить себя в грудь и орать: «это же я! я – та легенда! это всё от меня пошлó!»
Я с грусть углубился в парк, но не к широкой части озера, а к затоке с чёрной водой у зарослей в пустынной его части.
Там я снял всё, зашёл в воду и намылился; выбросил мыло на берег и потёр себя руками, где мог достать. Потом, чтоб смыть пену, побарахтался, вертясь винтом в воде, нырнул и вышел на берег.
На чёрной ряби расплывались белые разводы.
Рожденье Афродиты. Русалочка, итит твою налево; растираясь полотенцем, думал я.
Нет, я не извращенец.
Оно, как-то, всё само собой так выходит, а потом просто катится… поступательно-вращательным образом…
Леночка поступила в швейное училище в Сумах и уехала туда учиться. Мне не оставалось никакого смысла и дальше жить на Декабристов 13.
Я нашёл другое жильё на другой окраине Конотопа, поближе к заводу «Мотордеталь».
Это была летняя кухонька, площадью 2х3 метра, во дворе хаты, чья хозяйка работала на водоочистных сооружениях, где я однажды вёл кладку отдельных мест.
Кирпичная плита под низким потолком оставляла место лишь для койки и стола под окном, но мне хватало.
Там я только спал да читал книги на немецком с немецко-русским словарём медицинских терминов; другого в магазине не нашлось.
Квартплата составляла всего 15 руб., но тем не менее, я окончательно прекратил рассылать и без того нерегулярные переводы в обе стороны.
Углубление в немецкий понадобилось мне, чтоб разобраться наконец-то с этим Фрейдом.
Как шизофреник со стажем, я не видел резона в его тормознутости на символизме из половых органов.