Почему-то Эхмер улыбнулся словам Сахи. По-настоящему, в искреннем веселии: с почти закрытыми глазами и вздёрнутым правым уголком рта, обнажавшим пару довольно крупных зубов. Раньше Сахи такой улыбки у него не замечала.
- Не соглашусь, но спорить не буду.
- С чем именно?
- Со всем.
Они действительно не поспорили, хотя и пообещали когда-нибудь вернуться к этому разговору. На прощание Сахи выдернула из альбома лист с самым точным на тот момент портретом Эхмера и протянула ему. Эхмер принял рисунок с благодарностью - и задумчивым, оценивающим взглядом, адресованным уже самой Сахи.
***
Разговоры становились обстоятельнее, визиты - чаще. Ещё через пару месяцев Сахи запомнила имена всех работников трактира, получила собственный угол в зале (широкий подоконник у северного, наиболее солнечного окна) и перешла с Эхмером на «Ты». А вот с его портретами по-прежнему не ладилось. Теперь в них не хватало жизни: дотошно перенесённые на бумагу черты с равным успехом могли принадлежать деревянному идолу или мраморной статуе.
Более того, похожие ошибки переползли и в другие работы Сахи. Не все - лишь в наброски, сделанные с друзей Эхмера. То есть, Сахи думала, что они ему друзья. Пару раз в месяц Эхмер появлялся в зале трактира в компании мужчины или женщины, с которыми разговаривал гораздо оживленнее, нежели с обычными посетителями. Почти всегда он имел при себе карту Перекрёстка; под конец разговора он раскладывал её на краю стойки и принимался что-то показывать. Если собеседник Эхмера выглядел заинтересованным, Сахи знала: через два-три дня можно ждать его визита в лавку.
Визиты Сахи не нравились. Точнее, ей не нравились люди, которых приводил Эхмер. В их лицах, какими бы интересными они ни были, читалось брезгливое недоумение: зачем они тратят своё бесценное время на такую ерунду? Уж на что Эхмер не отличался душевным теплом, а от его знакомых веяло ледяным презрением.
И что самое неприятное: присутствие этих людей давило на Сахи, почти как тогда на рынке давило присутствие Эхмера. Стоило кому-то из них оказаться на расстоянии вытянутой руки, её хвост начинало покалывать от впивающейся в кожу чешуи.
Ещё, последнее: что-то роднило Эхмера и его знакомых. Не способность взглядом впечатать в пол и не внешность, а нечто более тонкое и менее осознанное. У Сахи ушло почти три месяца на то, чтобы понять: дело в запахе.
От них всех душно пахло влажной землёй. Что удивляло, поскольку дожди на Перекрёстке шли редко, реже, чем у Эхмера для Сахи появлялся новый покупатель. Иногда основной запах разбавляли другие, но всегда из довольно короткого списка: прелая листва, сырая глина или раскалённый песок. Наоборот, обычные житейские ароматы к ним не приставали. Сколько Сахи ни принюхивалась, она так ни разу и не почуяла недавний обед или свежепостиранную одежду.
Несмотря на любопытство, Сахи не считала себя достаточно близким другом Эхмера, чтобы обсуждать с ним его знакомых. Как-то раз она в шутку пожаловалась, что у неё не получается рисовать его соотечественников, получила в ответ цепкий, пронзительный взгляд и больше данную тему не поднимала. Тогда же Сахи с некоторым удивлением обратила внимание на то, что так и не разобралась в происхождении Эхмера. За все месяцы их знакомства она не рискнула спросить, кто он на самом деле. Знала одно: не человек, как бы его ни называли на Перекрёстке.
Вот на что у Сахи смелости хватило, так это уговорить Эхмера поработать её натурщиком, уже осознанно. Вначале он долго (и вежливо - неукоснительно, отстранённо вежливо) отказывался. А затем внезапно согласился, хотя ничем и не объяснил перемену настроения.
Сахи, сомневаясь, что ей ещё раз так повезёт, тогда основательно подготовилась. Пересмотрела прежние наброски и портреты - их за полгода набралось без малого две дюжины; отметила места, что требовали деталей и доработки. И итоговый рисунок вроде бы удался, но пару дней спустя сравнив оригинал и свою работу, она нашла вторую настолько же безликой, как и все её последние попытки.
Сахи не понимала, почему во время рисования она упорно не замечала все те несовершенства, что оживляли лицо Эхмера: пару несимметричных родинок на виске или небольшие, чётко очерченные залысины. Или что щетина у него на голове хоть и короче, чем на щеках и подбородке, а ровнее. Или что из-за небольшого шрама кожа на левой скуле натянута чуть сильнее, чем на правой. Множество, и множество, и множество деталей.
Из-за них, например, Сахи впервые задумалась о возрасте Эхмера. Не сколько ему лет, цифры на Перекрёстке ни о чём не говорили; тридцать два года самой Сахи могли означать как позднюю юность для одних народов, так и расцвет зрелости для других. Эхмер выглядел так, будто бы достиг середины жизни, возможно даже сделал пару шагов дальше. В его поведении, лаконичности и холодности читался опыт взрослого, много повидавшего человека. С другой стороны, трактир Эхмера в его образ просто не вписывался: желание кормить людей безыскусно не сочеталось с его отстранённостью.