========== Глава 1: В молчании ==========
Мы молча шли бок о бок, только Генри и я, пробираясь сквозь ровные ряды из мрамора и камня. Он крепко держал меня за руку, и, хотя у меня не было слов для него в данный момент, я могла предложить ему эту физическую поддержку, поэтому сжала его руку в ответ, надеясь, что этого пока будет достаточно. Мне больше нечего было ему дать. Слова уже подвели меня. Мой голос только ломался каждый раз, когда я пыталась сказать что-то утешительное или ободряющее, тело сильно дрожало, ладони потели каждый раз, когда я пыталась заговорить с ним о случившемся, что все-таки произошло. Я ничего не могла сказать. Я знала это и он знал это, потому что черта с два я собиралась ему врать.
А другие уже сделали это. Люди приносили ему свои соболезнования и говорили, что станет лучше, что он будет чувствовать себя лучше или, что смерть всего лишь естественная часть жизни. Но я с ними не могла согласиться. Потому что я знала… я знала, что лучше не станет. По крайней мере, в течение очень долгого времени. Не говорите ребенку, который только что потерял мать, что смерть является естественной частью жизни, или что скоро станет легче. Не говорите таких вещей, потому что эти вещи - полное и абсолютное дерьмо. Потеря родителя… это не заживает. Боль от потери не уменьшается, потеряли вы родителей из-за старости или любых других причин. Эта боль – она никогда не уйдет.
Наши ноги погрузились в недавно посаженную траву, как только мы приблизились к склепу. Он был виден еще издалека и напоминал дом с привидениями. Меня до сих пор трясет, хотя я бываю здесь каждый день с того дня…с того дня, как все изменилось, с того дня, как моя жизнь и жизнь моего сына полетела в самую темную, в самую болезненную пропасть, которую мы когда-либо испытывали.
Это ранило меня, потому что я потеряла… друга? Да, думаю я могу сказать, что мы с ней развили некоторую форму дружбы, хоть и странной дружбы, иногда оскорбляя друг друга, иногда сексуально заряжая, но мы были теми, кем мы были, и это было, тем не менее, дружбой. А Генри? Он потерял мать. Он потерял человека, которого знал дольше всех, человека, который лучше, чем кто-либо другой знал его или мог когда-либо узнать, человека, который заботился о нем всю его жизнь, и неважно, что они прошли через трудные времена, или что бывали дни, когда он совсем не хотел ее видеть или даже утверждал, что ненавидит ее, потому что, в конце концов, она все равно была его матерью и не смотря на то, что он говорил или делал, он любил ее. Он любил ее больше, чем когда-либо признавался ей в этом и больше, чем когда-либо он уже сможет ей сказать. И это разрывало меня больше, чем собственная потеря.
Я оглянулась на своего сына, когда он сжал мою руку еще сильнее. Мои глаза пытались рассмотреть каждый его дюйм: от расчёсанных шоколадных волос до заплаканных глаз, от мокрых от слез щек до опущенных уголков губ, от поникших плеч до дрожащего живота и трясущихся ног, одетого в свой лучший костюм. Он настаивал на том, чтобы мы одевались официально каждый раз, когда приходили сюда, и он настаивал, чтобы мы приходили сюда каждый день. Мое сердце сжималось от боли, когда я смотрела на него. Он был сильным парнем, сильнее, чем вы могли бы ожидать от сына мэра, получающего все, или почти все, чего он хотел. Я имею в виду, что тоже была сильным ребёнком, но я выросла в системе. Там ты должен быть сильным, чтобы выжить… но кто знает? Может быть, это просто в его крови.
Мы приходим сюда каждый день вот уже в течение недели, и каждый раз я чувствую дыхание полного разрушения. Я не могу объяснить это. Как будто весь мир крутится слишком быстро, и я пытаюсь, черт возьми, удержаться, но каждую секунду чувствую, что меня куда-то уносит. Я чувствую, что распадаюсь на куски или взрываюсь, но даже не могу понять, это из-за моей собственной потери – потери, оплакать и принять которую, у меня даже еще не было времени – или из-за потери Генри. Но если честно, я думаю…я думаю это скорее страх. Реджина была сильной, понимаете? Она была мамой. Я всегда была больше похожа на крутую тетю Генри, которой посчастливилось поделиться с ним ДНК, чем на настоящую мать. Я не знаю, как быть мамой полный рабочий день, и думаю, что именно ее отсутствие тяжелее всего для меня. Это убивает меня сейчас, когда я думаю о Генри, что я - все, что у него осталось. Это заставляет меня осознать, что я ужасно боюсь делать это без нее. Каждый день на прошлой неделе, каждый день ее отсутствия не сделал ничего, кроме как показал ключевой момент в моей жизни (кроме, конечно, тех, когда Генри появился на пороге моего дома в Бостоне и сказал «Привет, леди! я ваш сын» и выпил весь мой сок в доме и, о да, когда я узнала, что мои родители чертовые Белоснежка и Прекрасный Принц, моей лучшей подругой оказалась Красная Шапочка и приемная мать моего сына Злая Королева, но, эй, что ж с этим поделаешь, верно?): как я нуждалась в ней. Я нуждалась в Реджине. Я все еще нуждаюсь.
«Можно я зайду сам на секунду, Эмма?», - я слышу, как Генри тихим голосом спрашивает меня, робко уткнувшись взглядом в землю. Он ни разу не назвал меня «мама» или «ма» с момента аварии и от этого немного больно, но я понимаю. Я могу представить, что он, должно быть, чувствует себя в какой-то мере преданным. И отчасти я тоже могу его понять в этом. Реджина была его «Мамой» и, господи, она была хороша в этом. По сравнению с ней, большую часть дней я провела, чувствуя себя не более, чем донором яйцеклетки, но я научусь…Я должна и я хочу этого. Я знаю, что Реджина хотела бы, чтобы Генри остался со мной, чтобы я позаботилась о нем. Не смотря на то, сколько мы спорили и сколько она пыталась оттолкнуть меня, когда мы впервые встретились, нам удалось сформировать связь, и эта связь всегда была в первую очередь основана на том факте, что обе из нас сделали бы что угодно, чтобы защитить нашего сына, и теперь, когда Реджина уже не сможет этого сделать, вся ответственность лежит на мне. И я не имею права на провал. Я не подведу Генри, не подведу ее. Кивнув в знак согласия, я наблюдала, как Генри проскользнул в склеп, где богато украшенная урна, заполненная прахом женщины, которую мы оба любили по-своему, ждала его. Теперь, когда ее не стало, я могу признаться в этом. Не знаю, почему я никогда не могла сделать этого раньше. Я определенно любила ее. Я до сих пор…я имею в виду, что я никогда сама даже не подозревала насколько сильно. Она стала для меня самым близким другом и даже когда мы ругались, я все еще чувствовала себя с ней комфортно. У нас была одна хорошая особенность, у Реджины и у меня, она была только нашей – мы дразнили друг друга и ругались друг с другом, но мы объединялись, как только это было нужно, и мы уважали друг друга. Я должна была ей сказать, когда она была жива. Я должна была сказать ей, что эта связь, которая у нас была, что бы это ни было, безусловно, больше, чем просто Генри, и она была для меня особенной. Я должна была сказать, что лелеяла эту связь, эти отношения. Я лелеяла ее. Я должна была сказать ей намного больше. Не передать словами, как бывает больно осознавать все так поздно, не имея возможности что-то исправить.
Когда Генри вернулся, я ничего не сказала, просто протянула ему руку, и он вложил в нее свою. Обратно между надгробьями мы шли молча, но когда достигли дороги, где стоял наш крайслер, мальчик остановился и дернул меня за руку, поворачивая к себе лицом. Он посмотрел на меня с широко открытыми, полными слез глазами и прошептал:
“Я хочу домой, Эмма”.
«Хорошо, пацан», - сказала я, мой голос дрожал против моей воли. - «Все хорошо. Я думаю, твоя бабушка уже что-то приготовила и мы оба могли бы немного подкрепиться».
«Нет», - сказал он, качая головой, от чего несколько слезинок покатились по его бледным щекам. - «Я имел в виду, что хочу домой, домой».
«Ох…» - это было все, что я смогла выдавить.
«Я хочу жить в своем доме. Я хочу быть там, Эмма, со всеми своими вещами, и всеми ее вещами. Я думаю, что это то, чего бы хотела она. Мы можем переехать туда?»
«О, Генри, я даже не…» - я даже не знала, что пыталась сказать или что должна была сказать. Мы не были в особняке со дня аварии и это могло стать тяжелым испытанием для Генри, да и для меня. Это могло стать адом. Но все, что я видела – его большие, полные надежды и мольбы глаза, просящие, чтобы я отпустила его домой жить в окружении воспоминаний о матери, которую он только потерял, и как, черт возьми, я могла сказать ему «нет»?