Владимирский немедленно приступил к делу. Не обращая внимания на чай, поставленный перед ним хозяйкой дома, он принялся расспрашивать Дубровинского. Какая марксистская литература у них, в Орле, уже прочитана? А что еще хотелось бы прочесть такого, о чем они пока только наслышаны? Сохранился ли кружок в Курске после отъезда Иосифа? А в Орле какие виды на расширение пропагандистской работы? Каковы «взаимоотношения» с полицией? Иосиф отвечал коротко, точно. И было заметно, что Владимирский этим очень доволен.
— О вашем житье-бытье мы знаем уже многое от Минятова, — сказал он, выслушав Иосифа и только теперь придвигая поближе стакан совсем остывшего чая, — но вы нам очень хорошо дорисовали картину. Развивать, расширять сеть рабочих кружков, соединять их затем организационно в союзы — вот в чем сейчас главная наша задача. Вы находитесь на правильном, нужном пути. И вот какое есть у нас предложение, лично вам…
— А как вы сами видите, Иосиф, как вы сами видите себя и дальше в нашей общей борьбе? — перебил Владимирского Дмитрий. Он все время прохаживался по комнате. — Вас не напугали последние большие аресты в Петербурге? Извините, что я так прямо…
— Мы были потрясены, когда узнали об этом, — сказал Иосиф. — Пожалуй, были даже напуганы. Не тем, что могут и нас арестовать, а провалом организации, в которой мы сразу почувствовали силу. Подумали тогда: у охранки, выходит, тоже сила большая. Ну, мы приняли меры, стали еще осторожнее. А сейчас ничего, — Иосиф усмехнулся, — страх прошел. Снова работаем.
— Да, охранка нанесла очень тяжелый удар, — сказал Дмитрий. И взмахнул стиснутым кулаком: — Мы должны ответить на это усилением своей деятельности!
— Горестнее всего, что к провалу петербургских товарищей приложил руку один из тех, кого они тоже называли своим товарищем, — тихо проговорил Радин. — Это ужасно. Вот чем подла охранка! Открыто лови, убивай, арестовывай своих противников, но не растлевай при этом душ человеческих самым мерзейшим предательством — провокаторством. Не посягай на священнейшее слово — товарищ в борьбе!
— Они жаждут вытравить в нас чувство взаимного доверия и тем самым сделать невозможным наше единство, — сказал Владимирский.
— Подлецы, как тяжелые, гнойные болезни, бывали во все времена, а свет человечеству несли честные люди вопреки любым подлецам, — с прежней сосредоточенностью проговорил Радин. — И я верю и всегда буду верить в честность. Иначе… Иначе трудно быть…
— Поэтом, — шутливо подсказал Дмитрий.
— Простите, революционером, — серьезно сказал Радин. — Но, впрочем, да, и поэтом.
— Мы отвлеклись, — напомнил Владимирский. — Но коль зашла у нас речь о предосторожностях, принятых орловскими товарищами после петербургских арестов, хотелось бы знать об этом поподробнее. Хороший опыт всегда пригодится.
И Дубровинский очень коротко, точно рассказал, какие меры они приняли на тот случай, если бы полиция начала обыски, устроила слежку за ними. Прибавил, что, по его мнению, надвигающиеся опасности должны человека делать только собраннее, решительнее. Это он испытал на себе. А сейчас даже несколько сожалеет, что много времени понапрасну упустили своей чрезмерной осторожностью…
— Ну, ну, это уже бросок к другой крайности! — перебил Дмитрий. И дружески похлопал Иосифа по плечу.
— Никогда не следует жалеть о сделанном, — добавил Радин. — Анализировать минувшее, извлекать из него практические выводы на будущее весьма полезно, а вздыхать не надо!
— Словом, речь вот о чем, — снова заговорил Владимирский. — Марксистские кружки сейчас возникают повсюду, по всей России, возникают сами по себе, как веление времени. Это крепкая основа, но она станет и еще значительней, прочнее, действеннее, если повести это дело организованно.
— Михаил Федорович, вот и меня давно уж томит именно эта мысль! — Дубровинский не выдержал, вскочил, с шумом отодвинул стул. — Но как? Как все это сделать? Каким способом?
— Да вот примерно таким, как вы добиваетесь сейчас у себя в Орле. Поставили перед собой твердую цель и решительно к ней идете. Был один кружок — стало два. А третий возможен?
— Ну, конечно!
— Вот видите. Это и есть организационная работа. Кружки создаются не сами по себе, а под влиянием вашим. Правда, этого для наших дней уже маловато — только создавать новые кружки и проводить в них занятия. Очень быстро они окажутся опять-таки «сами по себе». Надо руководить, — Владимирский нажал на слово «руководить», — развитием в кружках революционной мысли, не просто просвещать рабочих, а воспитывать в них борцов за свои права. Надо объединять кружки в союзы!
— И мы просим вас поехать с этой целью в Калужскую губернию, — вмешался Дмитрий Ульянов. — Поехать с тем, чтобы создать крепкую надежную социал-демократическую организацию. Калуга весьма интересна — рабочая среда, пролетариат. У вас же имеется опыт.
— Соглашайтесь! — сказал Владимирский.
Иосиф стоял ошеломленный неожиданностью предложения. Ему отчетливо представилась огромная разница между тем, что он делал до сих пор, и тем, что предстоит делать. Дать согласие — значит стать ответственным за широкое развертывание марксистской пропаганды, за организацию рабочих кружков, рабочего союза в целой губернии. И ответственным перед собственной совестью, когда твой какой-либо нечаянный промах может губительно отразиться на судьбах многих товарищей. Новые места, неизвестная обстановка. Хватит ли сил, умения? Но ведь ему доверяют. Для этого разговора пригласили в Москву. На ветер такие слова не бросают. Что может быть выше доверия товарищей по общей борьбе? И что менее всего достойно революционера, как не сомнения и колебания?
— В Калуге я совершенно никого не знаю, — помедлив, ответил Иосиф таким тоном, который был равнозначен словам: «Да, я согласен».
— А мы не только дадим адреса, мы поможем устроиться и на службу. Ну, допустим, в земскую управу, — сказал Радин, поглядывая на Иосифа дружелюбно. Хлопнул опять в ладоши: — Прихватите с собой кого-нибудь еще из орловских своих друзей. Хорошо, когда рядом с тобой испытанный в деле товарищ.
— Похоже, вам все-таки что-то мешает принять немедленное решение, — проговорил Владимирский, тоже вглядываясь в порозовевшее от волнения лицо Иосифа. — Леонид Петрович полагает, что вы уже согласились, но я не слышу от вас утвердительного ответа. А недомолвок между нами быть не должно. Трудно расстаться с домом, с семьей?
— Нет, — сказал Иосиф. — Я давно уже приготовил себя к этому. Уехать из дому для меня даже лучше.
— Жаль оставлять начатое в Орле дело?
— Нет. Родзевич-Белевич и Русанов поведут его не хуже меня.
— Так что же?
— Согласен! — Он как-то невольно проверил: застегнут ли ворот рубашки. — Единственно… Поступил я в дополнительный класс реального училища. Хотелось продолжить образование.
— Революционер всегда должен учиться. Всегда и обязательно, — вдруг задумавшись, сказал Дмитрий. — Но разве дополнительный класс реального училища — единственный и самый лучший источник образования? А книги, книги? Море книжное! И воля, тяга к знаниям. Впрочем, мы тогда не настаиваем.
— Согласен, — с твердой решимостью повторил Иосиф.
— А я иду к Марии Николаевне Корнатовской, — заявил Радин. — Кажется, я безбожно опаздываю. Но зато я смогу похвастаться своим таким интересным знакомством с вами, дорогой товарищ Иосиф.
— Мария Николаевна будет искренне рада, — сказал Дмитрий. И объяснил Дубровинскому: — Это наш добрый друг. Жаль, что не случилось вам сегодня встретиться с ней здесь.