— Это все еще впереди, — успокоил Радин. — Когда-нибудь после, будете наезжать из Калуги, я сведу вас в дом Анны Егоровны Серебряковой. Не посчитайте меня за отчаянного женолюба, но этих двух милых женщин я нежно люблю.
— Вместо «милых женщин», Леонид Петрович, правильнее бы сказать «умелых подпольщиц», — улыбаясь, поправил Радина Дмитрий. — Какое о них мнение может сложиться у Дубровинского?
— Тогда уж «фанатичных революционерок»! — с шутливым пафосом провозгласил Радин. — Пусть это определение острее всего врежется ему в память. Идемте! — Он подхватил Иосифа под руку. И отпустил. — Идемте, но не вместе. Переждите некоторое время после моего ухода. Конспирация только тогда конспирация, если она всегда конспирация!
Радин многозначительно поднял руку, подмигнул и вышел. Из-за переборки послышался его сочный раскатистый смех и тихий, словно бы виноватый голос Екатерины Даниловны. А Дубровинский стоял, глядел ему вслед и видел перед собой дорогу, бесконечную дорогу. Такую, которая предстала перед ним с особенной отчетливостью в ночь переезда их семьи из Курска в Орел.
8
С тех пор как в России угрозой безопасности монархов стали не внутренние дворцовые заговоры, а народные, революционные движения, и не только угрозой их личности, но и самому трону, с тех пор все коварнее, хитрей и бесчестнее стали складываться и формы уничтожения противников самодержавной власти. Добавлением к обычной полиции, «блюстительнице порядка», сделался Отдельный корпус жандармов и окутанные особой тайной охранные отделения. Добавлением к приговорам обычных судов сделались административные постановления, для внешнего эффекта скрепленные ссылками на «высочайшие повеления». Донос стал почитаться проявлением истинного патриотизма. Скрытное хождение по пятам, именуемое «филерством», превратилось в профессию. А осквернение чистого слова «товарищ» путем двоедушного провокаторства оказалось столь высшим видом «служения отечеству», что одарялось с особой щедростью.
От времен Шешковского и Бенкендорфа тайный полицейский сыск все совершенствовался. Но неизмеримо быстрее росли и совершенствовались в искусстве конспирации революционные силы, хотя и загнанные в глубочайшее подполье. Тайному сыску уже недостаточно стало трех китов, на которых он прежде держался, — доносительства, филерства и провокаторства. Нужен был «кит четвертый» — больший размах. Острый ясный ум, который направлял бы все это.
И вот в московское охранное отделение, издавна стяжавшее себе мрачную славу дьявольской кухни, вытеснив туповатого служаку Бердяева, пришел Зубатов. Человек жесткой воли, направленной к одной заветной цели — стать самому первостепенным государственным деятелем и освободить наконец монарха, правительство, господствующие классы от чувства гнетущего страха перед революцией.
Освободить… Но как?
Зубатов рассуждал. Нужно еще более укрепить действующую машину розыска. Заимствовать в этом смысле лучший опыт Европы. Опутать незримой сетью агентуры всю Россию и не оставить вне своего поля зрения ни одного революционера, пытающегося укрыться за границей. Тратить деньги на это следует не скупясь, ибо только тогда и можно требовать преданной службы от агентов — службы, которая ой не сладка! А меру совести для них оставить одну — результат поиска.
Но бессмысленно реку вычерпывать ложкой, если нужно направить течение в другое русло. Пусть сама вода пробивает себе дорогу.
Рабочие… Пролетариат… Эту главную силу революции, без которой любые марксистские идеи задохнутся немедленно, как рыба на воздухе, — эту главную силу, источник, питающий смертельные опасности для самодержавия, как подчинить, как взять в свои руки? Можно выловить сотни, тысячи революционеров и засадить в тюрьмы. Весь рабочий люд России — рабочий класс! — в тюрьму не посадишь. Стало быть? Надо в массе привлечь пролетариев на свою сторону, видеть в рабочих не врагов самодержавия, а надежных союзников в защите его. Точнее, пусть это — союзника верного своего — видят в охранном отделении, в Зубатове, сами рабочие…
Последняя неделя перед рождеством всегда заполнена особыми заботами. Следует решить окончательно, кого непременно пригласить к себе, от приглашения кого похитрей уклониться и, наконец, к кому именно постараться быть самому приглашенным. Следует поразмыслить и о том, каков должен быть праздничный стол в разные дни святочной недели применительно к составу гостей. Один любит гуся, другой — запеченный в отрубях окорок. Один млеет при виде обыкновенной «нежинской», а другому непременно подай коньяк, да не шустовский, а французский, и притом восьмилетней выдержки.
Не так-то легко подобрать на каждый вечер гостей, чтобы составилась приятная партия в преферанс. И остроумный рассказчик чтобы нашелся. И красивая дама с нежным голосом. Вечера не должны быть скучными.
Очень трудна святочная неделя. Хотя всегда и хороша тем, что за праздничным столом прочнее укрепляются давние связи и открываются удобные возможности для установления новых дружеских отношений. А без этого путь вверх невозможен.
В окно стучали длинные белые руки снежной метели. Едва за полдень, а в кабинете совсем темно, хоть зажигай лампу.
Сергей Васильевич Зубатов устало и счастливо потянулся. Суббота. Сочельник совсем уже на носу. В четверг — рождество. Уехать бы домой пораньше, Сашенька одна в хлопотах замоталась, да ведь и здесь дела все такие, которым надо быстрее дать ход. Быстротой, точностью действия и определяются высокие достоинства охранного отделения в новом его естестве, после печального краха досточтимого Николая Сергеевича Бердяева. Играл, что называется, «по маленькой», когда это касалось спокойствия империи, и «по большой», уже в буквальном смысле, в карты, да при этом на казенные денежки, — вот и результат. Звезда человека закатилась. А ведь могла бы сиять и сиять еще многие годы.
Да что Бердяев. Ах, как тупы и несмыслящи в делах государственной безопасности даже многие весьма титулованные особы! Самое простое им невдомек: современное революционное движение — не стихийные мужицкие бунты прошлых веков. Только полицейской дубиной и солдатским штыком ничего тут не сделаешь. Нынешние революции зреют не на одних страстях человеческих, а на хорошо разработанных теориях. Против идей должно бороться только идеями, против теорий — теориями. Слава богу, статут охранного отделения ныне таков, что не всякому свиному рылу дано соваться сюда. Следовательно, здесь можно бестрепетно и в полную меру заняться осуществлением собственных замыслов. Господи, пошли удачу!
Зубатов обеими руками провел несколько раз по мягким шелковистым волосам, зачесанным назад, испытывая от этих легких прикосновений явное удовольствие. Придвинул к себе толстую папку, на обложке которой каллиграфическим почерком было выведено «О тайном сообществе „Рабочий союз“. Начато 17 декабря 1897 года…», и принялся рассматривать вшитые в нее и пронумерованные документы: филерские проследки, протоколы обысков, рапорты секретных сотрудников и прочее и прочее.
Что ж, хорошо сработано. Накрыт этот самый «Рабочий союз» точно вовремя, когда достаточно отчетливо определились сферы и смысл его деятельности, установлен полный круг лиц, входящих в него, и не распространились слишком широко вредные последствия существования «Союза». Увы, далеко не первого. Н-да, растут эти «союзы», как грибы, как грузди в мокрое лето. Но, назвавшись груздем, полагается и лезть в кузов…
Он нажал кнопку электрического звонка. Вошел дежурный. Зубатов отдал приказание привезти из Сущевского полицейского дома содержащегося там с 12 декабря Иосифа Дубровинского, а сам опять углубился в изучение лежащего перед ним «дела», к которому было уже заготовлено сопроводительное письмо на имя начальника московского губернского жандармского управления генерал-лейтенанта Шрамма для возбуждения дознания в порядке 10357 статьи устава уголовного судопроизводства. Он прикинул: это может означать два-три года тюрьмы плюс лет на пять высылку в места не столь отдаленные. А названному Дубровинскому исполнилось только двадцать лет. Н-да, и он главарь. Один из главарей. Другие его соучастники все же постарше. Но вот какому-то студентику Борису Пересу всего восемнадцать, а слесарю Ивану Романову даже семнадцать. Просто бы выдрать розгами мальчишек!