— Передумали? — вздохнул и стал снимать штаны на подкладке.
— Ты это… — наклонился к нему Чаплыжкин. — Чтоб — ни гу-гу!.. А то-о-о…
— Да я ж понимаю! — с жаром шепнул могильщик. — Я ж — профессионал!
— Я это сразу просёк, — неопределённо улыбнулся Чаплыжкин. — На вот тебе ещё, дружок…
— Спасибочкис.
Если бы Григорий и Нелли Чаплыжкины немножко поглядели направо, налево, и вообще по сторонам прежде, чем разрыть могилу своего друга Геши Суэтина, то, наверное, заметили — местоположение захоронения сместилось на четыре метра к большому пню. То есть венки, стаканчики со свечами, непочатая бутылка водки, которую, как ни странно, никто и не подумал украсть — всё было совсем не там…
?
??
???
А просто на Митрофановском кладбище сегодня состоялся последний эпизод оперативной игры по выявлению среди друзей убитого Геннадия Суэтина его возможного убийцы.
Могильщик-опер снял с себя костюм, подождав пока Чаплыжкины отъедут подальше от кладбища, и подошёл к кустам. Там на пеньке сидели и клевали носом ещё два оперативных сотрудника с видеокамерой.
— На этой неделе пятые его откапывают и на той — пятеро, — зевнув, сказал он. — У остальных друзей Суэтина твёрдое алиби — они в ту ночь никак убить его не могли.
Днём на оперативном совещании.
— Ну, всё, — сказал начальник ершовского оперативного отдела майор Кобздев. — Всех друзей мы его проверили… Выводы?
В кабинете повисла тишина.
— Выводы? — строго повторил Кобздев.
— Все, кто приезжали ночью и выкапывали гроб с телом покойного… — начал и замолчал самый старый из оперов, капитан Мурмулёв.
— Выводы! — повторил начальник и строго обвёл глазами присутствующих.
— Значит, Суэтина убили не друзья, — осторожно добавил Мурмулёв, оперативники закивали.
— А кто ж? — Кобздев открыл глаза шире.
— Выходит — враги, — с трудом выговорил Мурмулёв очевидное.
Врагов у Геннадия Суэтина было полгорода, и проверить их таким остроумным способом — как крик о помощи задыхающегося в гробу…
— Что? — грозно спросил начальник.
— Не представляется возможным! — хором ответили оперативники.
— На сегодня всё — идите спать, — разрешил начальник, зевая.
День подходил к своему завершению, в Ершове наступал вечер.
Убийство ершовского авторитета и похищение картины — за две недели раскрыты не были. Если бы милиционеры проверили настоящую могилу — каково же было бы их изумление: там тоже никто не лежал, как и в той, импровизированной — рядышком с ней… и дело сдвинулось бы с мёртвой точки.
Но всё шло своим чередом.
Геша Суэтин по кличке «Степь да степь кругом…» вылез из могилы и перекрестился, его действительно похоронили в тот день, и он действительно не умирал — а притворялся. И могила была с замаскированным выходом, а гроб с запасной дверью, и при Геше на всякий случай было три мобильных телефона, а не два, как всегда.
Геша в свои шестьдесят лет хотел в этой жизни только одного — уехать из Ершова и чтобы его не искали. Уехать сразу после погребения, захватив с собой любимую женщину, собаку и грузовик денег.
Но не тут-то было: в тот первый раз опера спугнули его голосами, он как раз уже вылез и хоронился за пеньком — и оттуда услышал, что его подозревают в краже картины из местного музея. Опера были уверены — будто бы сперва Геша украл картину, за картину Гешу кто-то убил — и если найти убийц Геши — найдётся и картина или наоборот: если найдётся картина, значит, её новоиспеченный хозяин — убийца Геши, который картину стибрил.
Эта версия могла бы раскрыть сразу два взбудораживших город преступления.
— Сразу и одновременно! — повторял ровно две недели майор Кобздев, которому версия пришла в голову…
И Геша был вынужден вместо Лазурного берега — оставаться в Ершове, чтобы узнать — что в итоге выяснится? Так как картины он в глаза не видел, в музее за шестьдесят лет был один раз, когда учился в школе, и надо вам сказать — и без картин деньги к нему лились рекой.
— С чего они это взяли? — возмущался Геша такими предположениями местных уголовных сотрудников. — Просто цирк.
— Поехали в Ниццу! — попискивала любимая Гешина женщина.
— Да-а, я уеду — а вдруг они в настоящую могилу полезут — картину искать, а меня-то там и нет! — метался по дому любимой Геша. — Меня что, тогда, Рая?..
— Не знаю, — начинала плакать любимая женщина, закатывая самые красивые в Ершове глаза.