— Жду, пока жду, — не стал вдаваться в подробности Суэтин.
— Чего? — Алмаз фыркнул. — Геша, нырял бы сейчас с аквалангом!
— Алмазик, не свисти! — разозлился Геша. И покраснел.
Племянники переглянулись — они больше не боялись своего дядю. Им было смешно: «Его же нет!» — сверкало в глазах у каждого.
— Тю-тю! — снова сказал свою коронную фразу Тютик (по метрике — Игорь). — Я же предлагал: давай ты сгоришь в машине из-за непотушенной сигареты! А ты: «Нет, нет! Я хочу в гробу хорошо выглядеть! Я хочу из гроба посмотреть, кто как ко мне относится!»
— Ну, посмотрел? — полюбопытствовал Алмаз.
— Алмазик не свисти! — Геннадий Бертранович хмыкнул, вспомнив собственные похороны — Феллини отдыхал.
— Если б ты сгорел, никто б на тебя не подумал, что ты картину спёр! — сказали племянники, перебивая друг друга.
— Кстати, а зачем она тебе?
— Кто? — поморщился Геша.
— Картина!
— А я её брал?! — Геша всегда поражался отсутствию логики у Алмаза с Тютиком.
— А кто же?.. — Племянники переглянулись.
— Алмазик, не свисти, — попросила с дивана Рая.
— А, ну да! Зачем она тебе? Но кто-то же взял! — Племянники больше не улыбались.
— Чего пришли-то? — зевнул Геннадий Бертранович.
Племянники объяснили.
— Занимайтесь, — выслушав и подумав, разрешил Геша. — Справитесь?
— Шишек набьём, — покачал головой Тютик.
— Справимся! — не согласился Алмаз.
А назавтра по местному телевидению озвучили долгожданную весть: во время экстренно запланированного визита Папа Римско-католической церкви на полдня заскочит в Ершов лицезреть украденную картину:
— Господа жулики, верните по-хорошему ценный холст! — С экрана на жителей Ершова смотрел начальник ОВД Стрепенюк. — Вы меня знаете? Я шутить люблю, но не умею.
— А мы умеем, но не любим! — добавили из-за спины начальника майор Кобздев и капитан Мурмулёв.
— Как считаете — вернут? — выйдя из эфира, спросили Кобздев и Мурмулев у Стрепенюка.
— Уверен, — сузив глаза, выговорил полковник.
— Уверен он, — тихо вздохнула Тоня и покосилась на квадратную спину начальника ОВД.
Милиция с риском для жизни искала пропавшую картину; неурядицы в бизнесе за Суэтина взялись улаживать его племянники; а Геша дожидался, пока картину найдут, снимут с него обвинения в краже её, чтобы наконец уехать с грустной Раей за пределы отечества.
— Если картину не найдут, Райка, то первым делом устроят эксгумацию моего тела в гробу, вот увидишь!
— Как ты мне надоел со своим гробом! — вскочила Рая и убежала с чердака.
Геша посидел-посидел и заметил в углу холст, купленный по его инструкции.
— Так что там, на картине той?.. — произнёс он, взяв в руки кисточку.
— Галина Ивановна! — позвал он маму Раисы часа через два. — Галина Ивановна!
— Ну что? — высунулась та. — Что вам, Геша?
Геннадий Бертранович поморщился.
— Нужно бы поточней узнать о…
— … картине! — закончила Галина Ивановна. — Завтра! Всё — завтра!
И Галина Ивановна пошла к музейному хранителю — Дауду Соломоновичу Гречишникову, который в молодости ухлестывал за ней, а она пренебрегла и вышла за лесничего Охапкина, о чём потом пожалела тысячу раз, но было поздно.
Что ждать старику и старухе — бывшим возлюбленным — от встречи? Трудно вообразить. Согнутые спины и много раздражения, но всё случилось наоборот: Галина Ивановна в свои пятьдесят пять выглядела, как наливное яблочко, а Дауд Соломонович походил на былинного богатыря с картины Васнецова.
— Дауд, что за дела? В углу стояла себе старая картина и стояла! И вдруг такой ажиотаж из-за неё? Почему? Говори давай! — сев в боярское кресло — самый ценный музейный экспонат, зачастила Галина Ивановна.
Дауд Соломонович хотел Галину Ивановну из кресла прогнать, но на него, как черт из коробочки, напал смех.
— Ну, так!.. — закашлялся Дауд Соломонович. А надо вам сказать — такая реакция у него на Галю была всю жизнь. Очень он её любил во время оно, да и сейчас…
— Ну, если она такая ценная, почему её не повесили в экспозицию? — Галина Ивановна, когда волновалась, рубила ладошкой воздух. Она рубила, а Гречишников на неё налюбоваться не мог.
— Подлинник картины был в Ершове, а копия — в Ватикане хранится, — сдерживая счастливый смех, наконец сказал Дауд Соломонович.
— А что было на ней?
— Этого не знал никто… Мистика, Галя. Все боялись её открывать.