Дин никогда не рисовал себя. Когда же Эйдан спрашивал почему, тот лишь смеялся и говорил, что рисует только то, что считает красивым. Как же ему сейчас хотелось, чтобы Дин хоть раз нарисовал самого себя.
Эйдан знал, что если он решит сохранить себе жизнь после смерти Дина, то уже через несколько лет начнет забывать те мелочи, которые делали лицо возлюбленного совершенным. Года через два из памяти сотрутся морщинки на лбу Дина, появляющиеся, когда он внимательно слушает, и то, как он быстро облизывает губы прежде, чем ответить на важный вопрос. Спустя три-четыре года Эйдан забудет маленький шрам на его подбородке и еще один – на самом кончике носа. Пройдет шесть лет, и он, вероятно, уже не сможет вспомнить форму ямочек, появляющихся на щеках Дина, когда тот улыбается. Он даже забудет звук его смеха и голоса.
Горло Эйдана сдавило от боли. «Неважно, насколько сильно ты любишь, все забывается» – подумал он. Он знал это по собственному опыту. Эйдан души не чаял в своей бабушке, но она умерла, когда ему было тринадцать. Теперь же он помнил только несколько ее песен, голубое платье, запах лаванды и смутное ощущение тепла и заботы. Он даже не мог вспомнить цвет ее глаз. Через десять лет Дин станет для него лишь именем, символом потерянной любви со светлыми волосами и голубыми глазами. Эйдан всегда будет знать, что тот был самым прекрасным человеком в мире, но уже не сможет объяснить, почему.
Он переложил еще несколько листов со стихами и эскизами. Каждый из них воскрешал в памяти мгновения их любви, мимолетные ласки, поцелуи, яркий блеск глаз. Внезапно, внимание Эйдана привлек старый пожелтевший и помятый конверт, спрятанный между двумя пейзажными эскизами. Он никогда его прежде не видел. Внутри оказались несколько сложенных листов. Эйдан развернул один – это тоже был рисунок, но автором его был не Дин. Юноша немедленно узнал собственные наброски, которые отправлял другу, пока тот служил в армии.
– Узнаю стиль, – произнес Армитэдж. – Это ведь ты рисовал?
Мужчина вспомнил, как писал на конвертах адрес форта, когда его ученик еще не умел писать сам.
– Да, – выдохнул Эйдан. – Он все их сохранил…
Он развернул еще десять рисунков. Он не видел их с тех пор, как отправлял эти письма почти тринадцать лет назад, и был в шоке, что его возлюбленный действительно хранил его жалкие потуги на рисование все эти годы.
– Я сделаю нам чаю, – вздохнул мистер Армитэдж и отправился ставить чайник.
Эйдан машинально кивнул, почти не слыша слов. Он вдруг заметил кое-что интересное. На обратной стороне рисунка восемнадцатилетний солдат Дин О’Горман записал несколько своих мыслей.
Солдаты из моей казармы часто болтают о девушках. О тех, которых любят, и тех, с которыми хотят просто переспать. Меня спросили, ждет ли меня дома красотка. Девушки у меня нет, так что я придумал очаровательную горничную с черными кудрями, прекрасными карими глазами и яркой улыбкой. Кажется, мне поверили. Правда, когда меня спросили, большая ли у нее грудь, я не знал, что ответить. Я смутился, а потом сказал, что не очень, зато плечи очень красивые. Я сказал, что ее зовут Эйда. Вчера, Хантер спросил, женюсь ли я на ней, когда вернусь. Я сказал, что хотел бы, но вряд ли наши родители позволят это.
Эйдан невольно улыбнулся. Раньше он, пожалуй бы, взбесился, если бы Дин говорил о нем, как о девушке. Он не хотел быть малаком. Возможно, именно поэтому возлюбленный никогда ему не рассказывал об этой истории. Но теперь Эйдан понимал его. В то время совсем молодой Дин был влюблен в мальчишку, не зная, как тот ответит на его чувства. Он был вынужден в одиночку нести груз запретной любви. Вероятно, ему пришлось очень нелегко выживать и отвоевывать свое место в военной среде.
Теперь же Эйдан не имел ничего против этого. Более того, он был рад и горд тем, что когда-то невольно стал этой Эйдой. Он тепло улыбнулся и провел кончиками пальцев по листку бумаги так, будто это была кожа возлюбленного, так, будто он мог коснуться Дина через эти невинные слова, написанные более десятилетия назад. В первые годы их отношений, Эйдан временами задумывался, насколько все было бы проще, если бы один из них родился девушкой. Ответ на этот вопрос он получил во время поездки в поместье Эдкинсов. Если бы половая принадлежность не разлучила его с Дином, это сделал бы социальный статус.
Он просмотрел остальные листки в конверте, когда заметил одну новую деталь. Один из корней старого дуба сильно выпирал из земли, и Эйдан, стремясь добиться реализма (и впечатлить друга) на каждом рисунке прорисовывал его с особым тщанием. Кто-то, вероятнее всего Дин, добавил маленький красный крестик рядом с этим корнем на каждом рисунке. Эйдан догадался, что это было своего рода послание для него.
Мистер Армитэдж вернулся с двумя чашками чая. Завидев его, Эйдан быстро сложил листы в конверт и спрятал его во внутренний карман.
– Спасибо, – тихо поблагодарил он, принимая чашку из рук книготорговца.
Сделав небольшой глоток горячей жидкости, он отставил ее в сторону и вновь сосредоточился на содержимом папки. Мистер Армитэдж присел рядом, безмолвно наблюдая, как Эйдан пролистывает годы своих воспоминаний. С каждым листом перед его глазами пролетала жизнь Дина. Это было прекрасно и ужасно одновременное.
Наконец, он добрался до конца, и его сердце пропустило удар. Внизу листа стояла дата. 26 октября 1707 года. За три дня до ареста Дина.
Книготорговец в изумлении приподнялся со стула и наклонился, чтобы получше рассмотреть рисунок.
Молитвы Эйдана были услышаны. Это был портрет Дина. Единственный… но, в тоже время, это нельзя было назвать автопортретом. Светловолосому художнику уже случалось работать на исторические темы. Эйдан помнил, что он рисовал несколько кораблей в бушующем море во славу победы над Испанской армадой. Но он никогда не видел, чтобы Дин рисовал что-то на религиозную тематику.
Дин изобразил себя в серебряных доспехах верхом на диком вороном скакуне, попирающем копытами отвратительную покрытую чешуей тварь, глаза которой мерцали алым как пламя ада, а из ноздрей валил дым. В руке Дина было длинное копье, наконечником которого он пронзал сердце чудовища. Его лицо сияло грозной красотой, а короткие светлые волосы излучали сияние.
Рисунок был одновременно завораживающе прекрасным и пугающим.
– Святой Георгий пронзает копьем змея… – прошептал мистер Армитэдж через плечо Эйдана. – Впечатляюще.
Брюнет кивнул. Он тоже узнал святого покровителя Англии. Книготорговец провел кончиком указательного пальца по рисунку вдоль линии шеи чудовища:
– Дракон символизирует Сатану. Воплощение зла.
– Я знаю, но я не понимаю, почему Дин нарисовал это.
– Я тоже, Эйдан… я тоже.
Армитэдж вздохнул и покинул комнату, но Эйдан этого даже не заметил. Он смотрел и смотрел на рисунок, пытаясь понять, что хотел ему сказать Дин.
С внутренней стороны задней обложки инфолио был карман, где Дин обычно хранил карандаши и уголь. Эйдан думал, что он пуст, но там оказался небольшой листок бумаги. Юноша повертел его в руках, серьезно подумывая о том, чтобы бросить его в огонь. Он слишком устал от всего этого. Его сердце давно уже разлетелось на миллион осколков, а слезы иссякли. Он просто чувствовал, что больше не выдержит. Но он заставил себя развернуть листок и прочитать несколько слов, написанных на нем, ведь понимал – сожги он его сейчас и будет жалеть об этом всю жизнь.