48 часами ранее
Дин стоял, не в силах пошевелиться, и с трудом сдерживал дрожь, наблюдая, как его возлюбленный выходит из комнаты в сопровождении Мактавиша.
Вновь он остался один в холодной тюремной камере.
Он вытер слезы и лег на кучу соломы. Кажется, последний раз он плакал в незапамятные времена. Вероятно, это было в поместье Эдкинсов, когда ему был 21 год. Тогда он заснул в слезах, вспоминая взгляд Эйдана. Взгляд человека, которого предали. Дину не хватило сил защитить возлюбленного, но он был рад, что тот хотя бы не видит его в слезах. Он не стыдился проявления эмоций, но не хотел выглядеть слабым перед любимым. Он знал, что его внутренняя сила – это то, что, в числе прочего, любит в нем Эйдан. То, чем он восхищается. И Дин не мог его разочаровать.
Но сегодня, впервые за долгие годы, Дин позволил слабости взять верх. Не должен был, но не смог сдержаться. И все ж он оплакивал не собственную участь. Он оплакивал Эйдана. Больше всего он боялся, что любимый совершит нечто непоправимое в попытке воссоединиться с ним.
«Вероятно, я не должен был так его опекать. Относиться к нему, будто он птенец, выпавший из гнезда, – с сожалением думал он, и тут же понимал, что не смог бы устоять; Эйдана хотелось защищать всей душой. – Наверное, я должен был любить его как-то по-другому. Не так, будто он хрупкая фарфоровая статуэтка. Я должен был сделать его сильнее. Но теперь уже поздно. Я слишком избаловал его».
И вот жизненный путь Дина дошел до той точки, где он был вынужден подвергнуть своего вороненка ужасу публичной казни. Если бы у него только был способ избежать этого…
Он чувствовал себя виноватым. В этой ужасной пьесе ему досталась самая простая роль. Представляя себе перспективу увидеть бездыханное тело возлюбленного, он чувствовал невероятное отчаяние. А ведь теперь Эйдану придется столкнуться с этой болью. Безусловно, участь Дина была незавидной, но быть повешенным все равно было в сотни раз проще, чем наблюдать, как вешают твоего возлюбленного. Дину становилось почти физически больно, когда он думал об этом. Он прожил хорошую жизнь. У него были лошади и эскизы. Его вырастила и воспитала самая любящая и добрая нянечка в Англии – при воспоминании о Мэгги сердце Дина забилось быстрее. У него было беззаботное детство и лучший друг, о котором только можно мечтать. Лучший друг, который с годами превратился в самого умного и привлекательного мужчину в стране. Лучший друг, отказавшийся от всех возможностей учебы и семейной жизни, чтобы стать для него единственным. Дин невольно улыбнулся. Судьба действительно была добра к нему.
Блондин закрыл глаза. Его тело все еще помнило то, как они занимались любовью. Он до сих пор чувствовал, где его касались пальцы Эйдана, где они впивались в его кожу. Терпкий запах Эйдана все еще витал в воздухе. Он хотел бы сохранить его и умереть с памятью о страсти возлюбленного. Он умер бы без раскаяния в грехе, о котором так и не смог заставить себя пожалеть. Жаль, что у него не осталось лоскутка одежды Эйдана – он бы сейчас зарылся в него лицом. Этот запах всегда поддерживал и успокаивал. Для Дина он являлся неотъемлемым атрибутом любви, привязанности, счастья. Всего того, в чем он так нуждался сейчас. Мужчина вздохнул, и по его лицу вновь покатились непрошенные слезы.
Когда тишину прорезал звук открывающейся двери, он поднял голову. В комнату зашел Мактавиш с миской еды в руках. Блондин встал, наблюдая, как шотландец возится с замком. Когда дверь открылась, он принял угощение из рук тюремщика, и Мактавиш запер за собой дверь.
Мужчины посмотрели друг на друга.
– Благодарю, – произнес Дин. – Но я не голоден.
С этими словами он поставил миску на пол, не притронувшись к еде.
Шотландец скептично хмыкнул и окинул его внимательным взглядом. Дин невольно почувствовал себя маленьким и беззащитным.
– Сколько времени? – спросил он, чтобы нарушить молчание.
– Примерно три с половиной часа после полуночи, – ответил Мактавиш непроницаемым голосом.
Дин вновь поблагодарил его, но шотландец не ушел из камеры, а наоборот взял стоящее поблизости ведро, перевернул его и сел, продолжая рассматривать заключенного.
– Ты действительно хладнокровно убил трех человек? – наконец, спросил он. – То, что говорят о тебе, правда? То, что ты делишь постель с молодым Тернером?
Дин нахмурился, но промолчал.
– Приятель, лучше расскажи все и будь честен, – предложил тюремщик. – Я не просто хочу узнать правду. Я хочу услышать ее именно от тебя.
Погода по-прежнему была промозглой и холодной. Спящий в такое время город заволокло тонкой дымкой тумана. Эйдан прошел по улице, но затем остановился и обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на книжную лавку. Очертания здания терялись в темноте, но он и так помнил все до последней мелочи, особенно вывеску, на которой зелеными и золотыми буквами была выведена надпись «Книжная лавка Армитэджа» и изображен барсук, держащий в лапах открытую книгу. Несмотря на подавленное состояние, Эйдан тепло улыбнулся. А ведь сейчас он прощался не только с той жизнь, которая у него была, но и с той, которая могла бы быть. Вероятно, он провел бы несколько месяцев или лет у сестры мистера Армитэджа, а затем вернулся бы в Санкт-Петер, когда все улеглось. Вероятно, он мог бы стать совладельцем магазина вместе с Ричардом, а потом, со временем, они бы даже стали любовниками – он пошел бы на это, стремясь залечить раны, нанесенные потерей Дина. Он бы привык к такой жизни и даже, наверное, научился бы ей радоваться, научился бы получать удовольствие от иллюзии, что его душа не умерла вместе с возлюбленным. Да, вероятно, все это было возможно. Но Эйдан выбрал другой путь.
Он не мог отделаться от ощущения дежа вю, вновь идя той же дорогой, какой шел вчера на похороны возлюбленного. Добравшись до западного холма, он не стал останавливаться у могилы Дина. Это было бессмысленно, ведь он твердо верил, что его любовь сейчас совсем в другом месте и ждет его. Вместо этого он направился прямиком к конюшне О’Горманов. Он знал, как попасть внутрь так, чтобы не разбудить слуг. Сейчас это было принципиально важно.
Пробравшись внутрь как вор, он прокрался мимо стойл, пока не услышал знакомое фырканье: Джаспер – гнедой жеребец Дина – приветствовал старого знакомого. Эйдан подошел ближе и погладил его по морде.
– Тихо, тихо, друг, – успокаивающе прошептал он, а затем добавил, проводя ладонью по лоснящейся темной гриве. – Скучаешь по хозяину? Знаешь ведь, что он не вернется?
Жеребец прикрыл глаза и прижался головой к ладони юноши, шумно дыша.
– Как насчет последней прогулки? – предложил Эйдан и оглянулся, почти сразу заметив то, что искал: крепкую длинную веревку.
Он взял моток, прихватил уздечку и осторожно положил фолио Дина на землю, чтобы аккуратно взнуздать коня, создавая при этом как можно меньше шума. Закончив, он перекинул моток веревки через плечо и вновь поднял папку. Открыв створку стойла и, используя ее в качестве подножки, он вскочил Джасперу на спину, не тратя время на то, чтобы искать седло – Дин давно уже научил его обходиться без упряжи. Осталось только ударить жеребца пятками, и вот они уже резво покинули конюшню, больше не заботясь о том, чтобы таиться. Сжав коленками бока Джаспера, Эйдан пустил его в галоп, быстро добравшись до другой стороны холма. Здесь он чуть придержал лошадь и повернул на восточную дорогу. Именно по ней он планировал добраться до своей цели – того самого дерева. Когда пришла пора сворачивать в лес, Эйдан спешился и пошел рядом с жеребцом, ведя его под уздцы. Вокруг было пугающе тихо. Ни птичья трель, ни крик животного, ни даже дуновение ветерка не нарушали предрассветного молчания. Недвижный замерший лес был окутан туманом, сквозь который еле пробивались лучи восходящего солнца.