– Ты любишь красивую одежду?
Тот закивал:
– Я всегда к большому собору бегаю, когда василевс в праздник выходит. Ох и красивые же у них накидки, с блеском, да камнями расшитые, а на головах как горшки и тоже все переливаются на солнце. А на пальцах…
Нина прервала его:
– А тот, кто с Трошкой говорил, – какая была на нем одежда?
– Плащ был простой, темный и старый. А из-под плаща туника видна была, когда он рукой Трошке махнул. Красивая – золотистая, с узором по краю, с райскими птицами с длинными хвостами.
– А друг твой с этим господином где разговаривал?
– На площади возле Воловьего форума. Там вору, что давеча кувшин вина уволок, руку рубили. Мы смотреть бегали. Только Трошка с тем господином особо не разговаривал. Ему монету показали, он пошел. Я тоже хотел пойти, но Трошка меня оттолкнул, сказал, что сам управится. Это он чтобы не делиться. Жадный был и вредный. – Тут мальчишка понял, что про покойника говорит, ойкнул, закрыл рот рукой, покраснев.
Нина его успокоила, дала нуммию20 да наказала найти ее аптеку и рассказать, если он этого господина опять где увидит. Тот сразу спрятал монету куда-то в складки грязного пояса.
Нина отправилась домой. Идти пришлось долго, устала. Купила горячую лепешку у уличного торговца, съела прямо на ходу. Напоследок успела зайти к Гликерии, запаслась парой нежных рогаликов да свежим хлебом.
Солнце уже клонилось к морю, раскрашивая гавань багровыми отблесками. Нина убирала травы с навесов, переливала остатки снадобий в бутыли, привязывала кусочки мешковины с надписями на них. Выбрасывала те отвары, что поменяли запах или цвет. От смеси острых, пряных запахов щекотало в носу. Чтобы впустить в комнату свежего воздуха, Нина отдернула занавеску, что загораживала вход, и отпрянула, увидев у самых дверей сикофанта. Схватившись за сердце, Нина перевела дух, склонила голову:
– Бог в помощь, почтенный Никон. Напугал ты меня. Что же ты стоишь у входа, не постучишь, не позовешь?
– Считай, что постучал. Пригласишь, или на виду у соседей разговаривать будем? – Сикофант бросал слова неприязненно, резко.
Нина торопливо посторонилась. Нехорошо это, если слухи пойдут, ни к чему ей слухи и как вдове, и как аптекарю.
– Проходи, почтенный.
Предложив гостю скамью с подушками, набитыми травами, Нина присела на квадратную свою рабочую скамейку, напряженно выпрямившись и сминая в руке складки стóлы21.
Аптекарша молча наблюдала, как глаза Никона обегали комнату с полками, заставленными бутылями, глиняными горшочками, кувшинами. Взгляд его задержался на полутемных углах, где виднелись пучки трав, подвешенные к потолку. Скользнул по столу, на котором стояли свеча, три ступицы разного размера, лежали тонкие ножики да деревянные полированные дощечки. Нина поправила прислоненную к стене мраморную плитку, прикрытую вощеной тряпицей. Сикофант заглянул и в корзину за столом — там были сложены медные меры, крючки и лопатки, веревки, чистая холстина, сложенная вчетверо. Маленькая печь подмигивала красными потухающими углями. Рядом поблескивали глазурными боками глиняные горшки. Свет закатного солнца проникал через открытую дверь и вспыхивал на склянках. Пряные запахи все еще кружили в небольшой комнатке.
Никон кашлянул, многозначительно посмотрел на кувшин вина, что стоял поодаль. Нина молча взяла с верхней полки глиняную чашу, налила сикофанту тягучий ароматный напиток. Хотела было развести водой, но гость покачал головой. Пока он пил, Нина молчала, глядя в сторону.
Наконец сикофант отставил чашу, проронил:
– Ну, рассказывай, что узнала. Где шастала? Какие бабьи сплетни собрала?
Нина вздохнула.
– Что же ты так со мной разговариваешь, почтенный Никон, как с гулящей какой? – медленно и спокойно начала она. – Я женщина уважаемая в городе, законы блюду, никто обо мне плохого слова не скажет. С чего это ты вдруг оскорблять меня решил? Что узнала – расскажу, но и ты уж сделай одолжение, не позорь ни меня, ни себя таким обращением.
Никон нахмурился:
– Рассказывай уже, не толки воду в ступице. Ох уж мне ваши бабьи кривотолки…
Нина вкратце поведала про поход к кузнецу и про шелковую тунику, что глазастый подмастерье разглядел.
– Узор-то редкий, богатый, – тихо добавила Нина в конце рассказа.
Никон в задумчивости помолчал. Потом фыркнул: