— Ты думаешь, оно того стоит? — он переспрашивает с вызовом, с припрятанной в глубине злостью, прорывающейся наружу через дрожь в пальцах.
— Не узнаешь, пока не попробуешь, — у неё хватает смелости только немного податься вперёд, придвинуться к нему чуть ближе, но по привычке остановиться на расстоянии. Потому что пропасть между ними ощущается настолько огромной, что она не уверена, сможет ли, должна ли попытаться её преодолеть. Хочет ли он этого так же сильно?
Он хочет.
Целует её порывисто и сначала даже неуклюже, стукаясь зубами и пытаясь подстроиться. Потом умиротворённо, неторопливо, растягивая удовольствие и поддразнивая. Оттягивает зубами нижнюю губу, покусывает и облизывает, отпускает и снова ловит. Играется, пробует на вкус, испытывает и исследует.
Его ладонь зарывается в волосы, пальцы неторопливо перебирают пряди, чуть оттягивают каждый раз, когда их языки соприкасаются. Он больше никак не трогает её, а ей и этого достаточно, чтобы сжимать ноги до спазма в мышцах, пытаясь ослабить возбуждение.
Она по инерции закрывает глаза, но снова и снова открывает их, смотрит испуганно, мечется взглядом по выжигающим сердце льдинам напротив и блеклым пятнам веснушек, складывающимся в свои собственные созвездия. Те, которые ей бы по-настоящему хотелось выучить наизусть. Те, которыми можно любоваться бесконечно, и днём и ночью, в любую погоду.
Её пальцы дрожат от страха, от нетерпения, но прикасаются к его животу со странной решительностью. Подцепляют край футболки и тянут вверх, тыльная сторона ладони проводит по его оголённой, приятно горячей коже.
Он не спешит поддаваться на провокацию, только ладонь быстро сжимается в кулак прямо у неё на затылке, захватывает в плен случайно попавшие пряди её волос. Они натягиваются и приносят лёгкую боль, не идущую ни в какое сравнение с той болью, что раздирает диким давлением низ живота.
Его зубы сильно прикусывают её нижнюю губу, наказывают за непозволительную вольность, ставят на место, но всё равно не добиваются своего — руку она не убирает. Только порывисто вздыхает и смотрит на него с надеждой и страхом.
Столько времени убегать от своих чувств. Столько тёмных, наполненных отчаянием ночей прогонять прочь воспоминания о его прикосновениях. Столько дней отталкивать его, повторяя себе и другим, что больше они не друзья. Всё, чтобы посмотреть ему в глаза и найти силы признать: без него всё равно не получается.
Не получается радоваться, не получается страдать, спокойно спать по ночам и даже дышать — не получается.
А он словно читает её мысли, понимает это отчаяние, помешанное с желанием, и делает то единственное, что умеет: причиняет ей боль. Сжимает волосы сильнее. Впивается зубами до всхлипа. Отвечает взглядом холодным и злым, нездоровым, пугающим.
И дрожит, дрожит вместе с ней, вместо неё. Из-за неё.
— Значит, ты хочешь попробовать? — его шёпот больше не прикрывается внешним шёлком. Он острый, колючий, опасный. Он вонзает нож под рёбра, проворачивает и с насмешкой спрашивает, хочет ли она ещё. Он говорит открыто: ей будет больно всегда.
— Я хочу, чтобы ты перестал запугивать меня в надежде на то, что я откажусь, — напускная храбрость даётся из рук вон плохо, и он наверняка видит, как ей страшно на самом деле. Гладит ладонью по лицу, улыбается вымученно и тянется к её губам медленно, так долго, будто пытается за раз преодолеть расстояние из всех ошибок, совершённых ими чтобы оттолкнуть друг друга.
Поцелуи его горькие, но вовсе не из-за привкуса недавно выкуренных сигарет. Они тяжёлые и горячие, текут в рот густой патокой, кружат голову и парализуют тело. Они подчиняют себе её волю, сердце и душу, неторопливо убивают всё живое, что когда-то было в ней, а взамен оставляют только ощущение упругого и влажного языка, вскользь задевающего распухшие губы.
Он отпускает её лишь на мгновение: даёт возможность вздохнуть полной грудью, нехотя разъединяет их ладони, оказавшиеся зажатыми между телами и уже слегка онемевшие. Облизывает свои шершавые и горячие губы, а её взгляд жадно следит за тем, как кончик языка пробегает по ним и ныряет вглубь его рта.
Её движения замедленные, плывущие, неуверенные, тело обмякшее и ослабевшее, словно в хмельном дурмане. И она придвигается к нему, прижимается откровенно близко, выгибается, елозит, трётся о его бёдра мартовской кошкой, бесстыдно выпрашивая новые прикосновения.
Эта болезнь, засевшая внутри неё, сильнее всех предрассудков, сильнее страха снова обжечься об пылающий в нём огонь ярости, сильнее льда в его глазах, которым он пытается заморозить её сердце.