Пальцы ведут вверх по её спине, вскользь касаются легко прощупываемых сквозь блузку позвонков, поднимаются по тонкой шее и зарываются прямиком в волосы. И растирают пряди между подушечками, мнут, резко сжимают в кулак и оттягивают в сторону, вынуждая её поднять голову и смотреть прямо на него, глаза в глаза, губы в губы.
Что-то тягостно, болезненно-приятно пульсирует в нём: сердце, гонящее через себя бурлящую кровь, или член, наливающийся густой похотью до каменного состояния.
Он смотрит на её чуть приоткрытый рот, подаётся всё ближе и ближе, а в голове взрываются с грохотом новогодние хлопушки, засыпая всё вокруг издевательски-жизнерадостным разноцветным конфетти. И сквозь завесу мерцающих ярких пятен перед глазами думает вовсе не о том, кто ещё касался этих губ, а с поразительной точностью воспроизводит перед собой картину того, как плотно они смыкались вокруг его члена.
Музыка стихает так не вовремя, и на несколько секунд они остаются в этой двусмысленной позе, с недвусмысленно упирающейся ей в живот эрекцией, с мысленно случившимся только что поцелуем.
Уже не жарко. Горячо. Каждое движение обжигает так, что ещё немного — и невозможно будет сдержать стон.
Он медленно разжимает пальцы, нехотя опускает руки, еле заставляет себя отпустить её и ждёт напряжённо, когда она отступит, отвернется, уйдёт. Ждёт, когда наконец получит сполна за то, что делал раньше, и судьба отвесит ему звонкую пощёчину её ладонью или пошлёт злобную насмешку её губами.
— Покурим? — предлагает она как ни в чём не бывало, и если бы не пальцы, судорожно мнущие складки на юбке, и язычок, то и дело нервно пробегающий по губам, он бы всерьёз решил, что ей всё равно.
Что этот странный танец только в его фантазии. Что все озвученные признания — только мираж, иллюзия, временное помутнение рассудка. Что между ними никогда ничего не было.
И спустя долгие бессонные ночи терзаний, когда он сам хотел отмотать время вспять, никогда не садиться к ней и не заводить разговор, его впервые обдаёт морозным ветром страха, что их могло бы не быть.
На крыльце они оказываются не одни, но что-то подсказывает ему, что причина её молчания вовсе не в этом. Накидывает ей на плечи свою куртку, удачно захваченную из гардероба, а следом протягивает только что прикуренную сигарету, за которой она тянется вовсе не рукой.
Мягкие и тёплые губы упираются прямо в подушечки его пальцев, и он снова облизывается, и смотрит не отрываясь, как она чуть прикрывает глаза от удовольствия, вместе с ним наслаждаясь этим провокационным почти поцелуем.
Он затягивается следом, наблюдая за тем, как она выпускает в воздух облачко сизого дыма и, сама того не понимая, выпускает на свободу всех его демонов. Последние хлипкие границы падают с грохотом музыкальных аккордов, доносящихся из здания, рассыпаются с пеплом, свободно летящим с сигареты, пока ни один из них не отводит взгляд, развеиваются с порывами обжигающе-холодного зимнего ветра.
Она так естественно и легко подстраивается под его правила, обходит их и тут же непринуждённо устанавливает свои собственные, будто играет с ним в эту игру всю жизнь. Знает каждый его шаг наперёд. Понимает его чувства раньше, чем он сам.
В такие моменты ему кажется, что всё — лишь сон. И пальцы снова и снова крутят заколку и сжимают её до боли, до красных точек, остающихся от острых зубьев, а порой — сразу до крови, чтобы растереть маленькую каплю между подушечек и уверенно сказать себе, что происходящее реально.
Пока он тушит сигарету о перила, она ёжится от холода и сильнее укутывается в его куртку, греет руки в карманах. И отводит от него взгляд лишь на несколько секунд, чтобы с лёгкой улыбкой посмотреть на украденный им голубой бант, затасканный и затисканный за несколько месяцев беспрерывного ношения с собой.
А ему не остаётся ничего иного, как усмехнуться и смириться с очередным поражением.
Чтобы выиграть войну, надо бить по самым слабым местам. У него это больше не получается. Потому что они и есть самые слабые места друг друга.
Возвращаться обратно в помещение — что по доброй воле спускаться в преисподнюю. Его почти сшибает с ног инфернальным жаром, от сплетения не тех запахов подкатывает тошнота, а черти так и скачут вокруг, задевая его как будто случайно, заливисто и весело хохочут, и постепенно оттесняют её всё дальше от него, втягивая их обоих в свой бешеный хоровод.
Темноту разрывают вспышки багряно-красного и оранжевого света, что скачет по стенам как блики разгорающегося пламени, разливается перед глазами кровавой завесой и заново подогревает его желание, только успевшее остыть на морозе, под горечью табака и от сладости её губ, ощущавшейся на сигарете.