Пополнение, понял Хрюкин. Первая встреча - пополнение. Добрый, такой желанный знак. Переминаются парни у тощих своих "Сидоров", оправляя потертые гимнастерки "БУ", как по команде запуская гребешки в едва отросшие курсантские прически... Он вышел из "эмки".
- Товарищ генерал-майор!.. - подлетел к нему старший.
Докладывал складно, радуясь, что углядел генерала, не подвел команду, косил возбужденно глазом в сторону жиденькой шеренги товарищей.
Выпускники училища, шестнадцать душ. Истребители...
Уже не курсанты, еще не воины.
- Здравствуйте, товарищи военные летчики!..
Желторотые птенцы, "слетки", как говорят о пернатых детенышах, впервые покинувших гнездо.
В хорошие бы их руки сейчас! На полигоны, на стрельбы, в учебные бои.
- Год рождения? - спросил он старшого.
- Двадцатый!
Выражение взволнованного ожидания на молодом лице выступило еще отчетливей.
- Хороший возраст... Зрелый. Не сморило?.. - спросил Хрюкин. - Болтает в этой дурынде, - кивнул он в сторону ТБ. - Плюс жара...
"Я для него генерал, который все прошел, - подумал Хрюкин. - Десять лет разницы. Но остальное пройти нам предстоит вместе".
- Я на вас надеюсь, - пожал он руку старшему.
Да, поднатаскать бы молодых.
Но вся его армия сегодня - тридцать шесть истребителей, сорок восемь "ил-вторых". А в четвертом флоте Рихтгоффена тысяча двести машин.
Снаряженный по его команде из Калача экипаж ПЕ-2 ушел па разведку с опозданием, радиосвязи с ним, к сожалению, нет. Радостей ждать от него не приходится, не привез бы разводчик сюрприз вроде необходимости срочно мотать отсюда за Волгу...
"Дождусь разведчика, тогда", - отложил, оттянул встречу с командиром особой группы Хрюкин, направляясь не к посадочному "Т", а в сторону КП и высматривая издали Клещева.
Сторонясь землянки КП, - выказывая почтение начальству и вместе оставаясь в поле его зрения, - стояли летчики особой группы. Только что из боя и - токуют: все в ней, в откатившейся, отгремевшей схватке с ее сплетением жизней и смертей, перекатами звука, рваным ритмом, перепадами давления... Земля для них сейчас беззвучна, благолепна, ее ничтожные заботы, вроде ТБ, "Татьяны Борисовны", уклонившейся на взлете, - не существуют. Летчики группы экипированы знаменитым люберецким портным, как на плац, уже слышны завистливые вздохи его армейских пилотяг, хотелось бы и им щегольнуть в парадной паре последнего фасона... Что-то непривычное, новое в знакомой картине отвлекало Хрюкина. Английское хаки?.. Сапоги индивидуального кроя? Он не мог с точностью определить - что. Клещева с непокрытой, взмокшей головой признал издалека. Майор подобрался, приготовляясь ему рапортовать, потянулся к шлему... спохватился, надел на потную голову пилотку...
Тыловой лоск еще держится, еще заметен на летчиках, но кровоточат раны, полученные от асов берлинской школы воздушного боя и "африканцев", истребителей, переброшенных сюда из армии Роммеля. Наша особая группа сколочена в пожарном порядке, рядовые должности занимают капитаны, вчерашние командиры звеньев и комэски. Иван Клещев, недавно, кажется в мае, получивший Героя, - в гуще, в фокусе событий{5}. Под Харьков, где тоже было жарко, явился чуть ли не прямиком от Михаила Ивановича Калинина, с новенькой Звездой, и не сплоховал Герой Советов... А здесь, под Сталинградом, за несколько дней - семь побед, таких разительных. Крутое восхождение Клещева, его меткость и удачливость ободряют молодых, он для них и опора, и образец...
В первые минуты на земле возбуждение боем обычно таково, что усталость не чувствуется, но, судя по внешнему виду Клещева, этого не скажешь.
Полчаса назад "мессер", пойманный Клещевым в прицел, искусно увернулся, а хвост клещевской машины издырявлен. Через короткий срок Ивану снова взлетать, вламываться в свару, видеть все и решать в момент, ведя борьбу за жизнь... его, Ивана, жизнь. Скулы, подсушенные жаром кабины, степным солнцем и ветром, выступают остро...
- Немцев кто валил над Доном? - спросил Хрюкин, приняв рапорт Клещева. - Я вам скажу, нигде так не кроют нашего брата, как на переправах... Здорово!..
Сильно запавшие, обращенные внутрь, в себя глаза Клещева. Он как будто от всего отключился. Стоя рядом с ним - отсутствует.
- Флагмана как раз товарищ майор сбил, с первой атаки, - подсказывают генералу.
- Так и понял. Знакомый почерк, - ввернул Хрюкин с усмешкой, разделяя иронию фронтовых истребителей относительно газетных штампов: "воздушный почерк", "чкаловская посадка"... Случалось, и Чкалов при посадке бил машины, почерк дело канцелярское. А воздушный бой - это натура, ум, характер.
- Такого бы бойца, как майор Клещев, да новичкам в помощь... Я сегодня получил шестнадцать человек. Сосунки, "слетки".
- Молодым неплохо бы помочь, - очнулся, наконец, Клещев. - Взял нас немец, крепко взял. Другой раз сам не знаешь, как ноги унес. В крайнем случае, включать их на задание с теми, кто поднаторел. Одних посылать - это без всякой пользы, гроб.
- Такую возможность надо изыскивать, - подхватывает Хрюкин. "Разведчика нет, а время истекает", - думал он, с надеждой всматриваясь в горизонт. Он вдруг понял, что его задело, отвлекло в группе собравшихся возле КП истребителей: очкастый шлем, краса и гордость авиатора - отходит. Отживает свое. Вшитые радионаушники придали новому образцу спецодежды марсианское подобие и отняли достоинства чепчика, всеми признанное. Собственно, это уже не головной убор, а шлемофон. Кто цепляет его за ремень, кто - к планшету, некоторые соединяют в пару шлемофон-планшет.
Отсюда пестрота картины и...
Утробный, натужный вой истребителей в полете - он отсюда же. "Этот стон у нас песней зовется..."
Пение, услышанное на командном пункте в Калаче, - стон, мычание, которым летчик пытается смягчить ушную боль, нестерпимую, вероятно, но вызванную не сквозняком, не простудой, а неослабным треском, гудением, направленным в барабанную перепонку... таково качество наушников, склепанных по военному времени из железа, без смягчающей фетры, таково качество самолетных раций. И таких - дефицит. На три борта - один передатчик. "Жизнь любят, потому и поют", - вспомнил он.
- Молодых целесообразно усилить, - сказал подошедший и ним комиссар.
- Но не за наш счет, товарищ генерал! - возразил Клещев. - Не за наш. А то, говорят, генерал Хрюкин явится, он вас живо порастрясет, пораскулачит...
- Языки-то без костей, - холодно остановил его Хрюкин.
- О том и речь... Одного, слышу, прочат на повышение, другого инспектором, третьего вообще на передний край.
- Беспочвенные слухи! - отрезал Хрюкин.
- Нельзя, - договорил свое Клещев. - Нельзя, товарищ генерал, - тихо, твердо повторял он. - Так нас расщелкают в два счета. Необходим кулак.
- Железный кулак, - подтвердил Хрюкин.
- И чтобы каждый, кто соображает, был в деле, в бою. Каждый.
- Умный командир всегда в цене. - Хрюкин отвел Клещева под локоток. Как с начальством?
- Хлопотно, - понял его Клещев.
Хрюкин, ни о чем не спрашивая, мягко выждал.
- Летать рвется, а я за него отвечай, - коротко пояснил свою заботу Клещев. - А работает не чисто, - с возможной сдержанностью добавил он. - В суть дела не лезет, меня, надо сказать, поддерживает. Даже чересчур. Ребята пошумели, дескать, самолет тяжеловат, хорошо бы облегчить. Он сразу: "Представителя на завод!" У него все сразу... "Представителя на завод!.. Кислород из кабины - долой!.. Радио - долой!.."
- Перебарщивает, - сказал Хрюкин. - Будем поправлять.
Сдал Клещев. Смотреть страшно.
По шесть вылетов, по шесть боев за день.
Немцы варьируют, меняют составы, а он без передышки, из боя в бой...
Здесь у немцев выигрыш. Не полный, но выигрыш. Не окончательный. Тот верх возьмет, кто пожилистей. Чей дух свободней...