Не сегодня-завтра задождит, думал Силаев, наблюдая, как перестраивается "восьмерка". Зарядит без просвета, с утра до ночи, он и отоспится. Или его командируют на завод. Оттуда по горнозаводской ветке - домой. Хорошо бы начальство том временем рассмотрело наградные. С пустой грудью появляться дома стыдно, невозможно... И на почте перебои. Месяц как отправил маме перевод, просил: получение подтверди. Молчит. Тысяча двести рублей - сумма. Жалко, если не дойдут. Хорошо бы всех повидать. Три месяца в боях вечность. Как говорят, по войне пора бы уже и домой наведаться. По наградам - рано.
Впрочем, лейтенант Тертышный, например, и так прекрасно обошелся: в командировку на завод сорвался молнией; его, правда, в офицерском звании восстановили, под Сталинградом он воевал рядовым. Тертый калач лейтенант. Когда бомбили в море немецкий транспорт, драпавший из Таганрога, Тертышный был где-то сзади, Борис его не видел, а на земле, с глазу на глаз, лейтенант так предложил: "Силаев, ту баржу, которая перевернулась, на двоих запишем, сговорились?"
"Но пока я буду путешествовать на завод, домой, с завода, - размышлял Силаев, - трофбат продвинется с войсками, уйдет. И как же тогда с Раисой? Вообще, как с Раисой?" - "Ты не забудешь дорогу ко мне?" - подняла она тяжелые веки и тут же их опустила, то ли смущенно, то ли беспомощно. Они прощались, впереди был день, вылет, два вылета, в ее словах ему послышалась тревога, он Раисе поверил, назавтра примчался к ней, как только сняли готовность, в ужин, ждал ее, томясь вблизи столовой, смело выходя из тени и поспешно прячась; она прошла в строю понурых, уставших девчат под командой худющего старшего лейтенанта рядом, в трех шагах от него, делая вид, будто его не замечает.
Он позвал ее, окликнул. Мельком, издали оглянувшись, она одними губами объяснила: "Сегодня не могу!" или "Не выдавай нас!" Можно было понять и так: "Не выдавай!" Он собрался уходить, когда она появилась. "Ты не знаешь нашего старшего лейтенанта!" - говорила она, запыхавшись, гордясь своей смелостью и страшась, что их накроют. "Бежим!" Схватив его руку, она кинулась по теневой стороне проулка, держась штакетника и пригибаясь, - мальчишка с девчонкой... Он-то давно таковым себя не считал, до их побег смешил его, как будто он все-таки мальчишка. В тесной улочке под луной действительно выросла какая-то фигура. "Сюда!" - юркнула Раиса в калитку, и не дыша, прижавшись к нему, выжидала. И он замер, - в готовности поддержать игру, от внезапной близости тела. Чьи-то сапоги прогромыхали мимо. "Пригрей меня", - шепнул Борис. "Домой!" - шепотом ответила она, схватив его руку, помчалась в обратную сторону.
Одинокий ИЛ, с низким грохотом ворвавшись в аэродромное пространство, вернул Силаева к предстартовым, сейчас далеким от него заботам. ИЛ пронесся над полем, выстилая сухую траву за хвостом, и крутой, до синего неба "горкой" просалютовал полковому обществу: "Я - здесь!"
"Я" - это армейский инспектор по технике пилотирования полковник Потокин.
Подобные приветствия импонируют стоянке, когда ИЛы возвращаются с задания. А штаб армии, откуда на "спарке", не боевой, тренировочной машине пожаловал полковник, чтобы усилить контроль за уходящими на задание, квартирует в тылу, на почтительном расстоянии от линии фронта. Так что эффект создался скорее обратный.
Но вот полковник, зарулив, направляется в голову стартовой колонны ИЛов. Летчики, сидевшие рядом с Борисом под камышовым навесом, выжидательно смолкают, - инспектор Потокин, с его правом безапелляционного суждения о выучке, о способностях летчиков, влиятельный человек.
Седоватый бобрик над открытым лбом; осенний ветер выжимает из светлых глаз полковника слезу, но не ускользает от него колом торчащая шинель среди фюзеляжей - армейский фотограф спешно ретируется...
Командир полка, майор Крупенин, стесненный в кабине парашютом и раскинутым планшетом,. производит ему навстречу учтивое телодвижение, распускает застежку шлемофона.
Инспектор останавливается подле командирского мотора.
Техсостав навостряет уши.
Инспектор изъявляет желание пойти на задание в составе восьмерки... Так!
"Горка", исполненная Потокиным над аэродромом, сейчас же обретает молодецкий отблеск.
Майор Крупенин, естественно, не возражает, нет. Но кое-что он должен уточнить. Вернее, дать разъяснения. Ведь инспектор претендует на место заместителя? А своим заместителем по группе командир полка назначил капитана Комлева. Решение это - твердое, с Комлевым они сработались, слетались... больше того: новые цели, в частности высоту 43,1, Комлев знает, командир же полка ее даже не прощупывал... Короче, Комлев - заместитель, без которого командир полка ни шагу.
Но если полковник возьмет в этом вылете на себя другую пару?..
Не меняя представительной позы, Потокин большим пальцем вопросительно указывает себе за спину - принять пару в хвосте?
Да, наклоном головы подтверждает Крупенин.
Возглавить пару в хвосте. Замкнуть колонну вдвоем с Тертышным. С женатиком Тертышным.
Место трудоемкое, "мессеры" только и ждут, чтобы подобрать отставшего, стреляный волк здесь как нельзя лучше.
Пауза...
Потокин предложение командира полка отклоняет.
В таком случае он останется на земле. Выборочно проверит летчиков, свободных от задания.
Командир полка затягивает ремешок шлемофона: быть по сему.
Сделав выбор, полковник тем же упругим шагом направляется к своей "спарке", и одновременно с этим приходит в движение колесо судьбы Силаева.
- Быстрей! - издали машет Борису посыльный.
- Меня?! - летчик приподнимается в недоумении. Неусыпной бдительностью наземных служб на одном из самолетов обнаружен дефект, трещина шпангоута. Неисправный самолет от вылета, естественно, отстранен, на его место из резерва поставлена "семнадцатая". "Семнадцатая" - с ним, летчиком Силаевым. О чем ему и просигналил посыльный.
"Комлев", - понял Силаев.
Ввести его, Силаева, в состав "восьмерки" предложил Комлев.
Их последний разговор наедине с комэском был таков:
"Как думаешь о партии, Силаев?" - "Высоко думаю". - "Думай".
Не командир звена, всего лишь старший летчик, Силаев, в знак высокого доверия поставленный в сборную группу, заартачился: почему разбивают пару Казнов - Силаев?.. Казнова знаю, привык, могу лететь за ним с закрытыми глазами... Еще приказ читали, слетанность пар - основа...
Тут рассыпалась над КП ракета к взлету.
Полковая головка, семь моторов, молотила воздух, дожидаясь, чтобы строй был восстановлен.
- Быстрей! - рявкнули на Бориса.
Махнув рукой, дескать, с вами не договоришься, он постарался не сплоховать.
Вскочил на крыло "семнадцатой", скользнул в кабину, сманипулировал в ней, - винт завращался, объявив всем, кто за ним наблюдал: "Силаев не задержит, не смажет дела".
Вот он рулит в хвост колонны, на правый фланг.
Задвинутые "фонари" кабин мерцали бликами, прикрывая и сухие и распаренные волнением лица. Борис катил мимо строя с открытым верхом, как на легковушке. Спина распрямлена, грудь развернута, в посадке головы готовность обогнуть случайные препятствия, ничем другим не занят, - и вдруг сверкнул в улыбке белозубым ртом.
Его улыбку приняли.
Подняв "семнадцатую" на виду инспектора и возбужденного аэродрома, Борис споро пошел, так сказать, на сближение с Тертышным. Как раз лейтенант Тертышный оставался в строю без напарника.
Как водители, мчась по автостраде на пределе дозволенного, умеют при обгоне схватить обдуваемое ветром, притомленное движением лицо соседа по ряду и все по нему понять, так и Силаев, - на скорости, в три-четыре раза большей, но не уходя, не вырываясь вперед, напротив, держась строго за Тертышным, - так и Силаев, дорожа своим не до конца проверенным еще умением и радуясь ему, отзывался на каждое шевеление лейтенанта в кабине.