Южный ветер задувает над степью, катит прошлогодние сухие травы, взметает пыль. Ветер порывист, сух, ни близости моря в нем, ни ароматов весеннего цветения. Вернулся, думает Комлев, подставляя ветру лицо. Крым, вспоминает он свой уход из лесопосадки, свежие, тонкие, без примеси тавота, запахи "кандиль-синапа". В Куделиху за три года ни разу не занесло, в Крым же явился вторично, - война, у войны свои дороги. Во тьме теряются, горем дымятся фронтовые дороги, а все-таки не поддаются, выправляют свои судьбы люди. Вчера уполномоченный особого отдела напомнил записку, еще летом пересланную в полк: "Передайте нашим, Столяров жив". Теперь другая весточка: среди бойцов, удравших из плена и действующих в отряде крымских партизан, находится летчик по фамилии Столяров... Не наш ли, не Женя?
Выспаться бы. Вымыть голову, сменить белье, растянуться на свежей простыне, как в доме парня, погибшего под Акимовкой, когда гоняли машины, и мать парня, усталая, добрая женщина, сбилась с ног, только бы угодить командиру ее сыночка. Все тепло, какое выпало Комлеву, - по чужим домам. Вернулся.
На его пути к "двухсотке" - капонир Тертышного.
Оберегая малиновый рубец на выстриженном темени, Тертышный осторожно натягивает шелковый подшлемник. ("Тертышный - чей? Вашей эскадрильи? Как в воду глядел! - допекал Комлева председатель комиссии, все припоминая. Нерадивый летчик. Получил высокое выравнивание, в результате авария, поломка, шаромыжник угодил в санчасть. Сколько он там будет валандаться?")
Сегодня в первый раз после этой неудачи Тертышпый летит на задание.
- Силаева поставил замом я, - вносит Комлев ясность во избежание кривотолков. - Пора Силаеву, пора. Сколько можно проезжать за дядюшкин счет? А ты не переживай. Не надо. Сходишь разок-другой по району, восстановишь навыки, получишь группу. К строю не жмись, - напоминает Комлев, - целью не увлекайся. Выспался?
- Пришел по распорядку.
- Не задержался? - сомневается Комлев.
Тертышный молчит.
- На выруливании дам по рации отсчет, проверь настройку. Чувствуешь себя нормально? Виктор утвердительно кивает.
- Сегодня никого не убьешь, да вернешься, так завтра война не кончится, наверстаешь. Понял? - Прикидывая в мыслях вариант с одним заходом, Комлев смотрит в карту. - Не зная броду, не суйся в воду, - рассуждает он вслух. Зачем нам огонь? Лезть в него не будем. В другой раз больше наворочаем. Предупрежден насчет моста. Саперы навели и притопили в этом месте мост, с высоты он просматривается слабо. А "семерка", которую ты получил, летучая. Чемпионка по легкости. Для тебя выцыганил, учти, на посадке поаккуратней, не разгоняй...
...Шестерка Комлева прогревает моторы.
Моторы ревут, как слоны, вздымая комья глины, обрезки жести.
Летчиков и стрелков, ожидающих возле КП, сдувает с насиженных мест, они сбиваются в кучу, поднимают воротники своих курток. Спотыкаясь, рысью-рысыо спешит к ним парторг полка, старший техник-лейтенант Урпалов: беда на стоянке, затор, боеготовность группы не обеспечена. С вечера самолеты заправлены ПТАБами, а сейчас Комлеву поставлена задача проштурмовать вражескую пехоту. ПТАБы следует срочно выгрузить, фугаски подвесить.
- В порядке добровольности, конечно. - Урпалов напирает на сознательность: свободных рук нет, а приказывать нельзя, стрелки и летчики находятся в готовности. - Перегрузим по-быстрому, и - в сторону, а, братцы?
- Что мелочь эта, ПТАБы, что чушки, один черт, товарищ старший техник, - отвечают ему. - Была бы цель накрыта.
- Бомба, главное, чтобы не зависла...
Экипажи маются с раннего утра: когда? по какой цели? кто поведет?
Можно бы, впрочем, и отвлечься, размять молодецкие косточки, но что-то противится этому в летчиках, настроенных на другую работу. Пусть более тяжелую, но свою.
Ведомые Комлева, выбравшись из кабин, помогают своим вооруженцам. Урпалов, ободренный их примером, усиливает нажим, и резервные экипажи уходят за старшим техником.
В перекур Конон-Рыжий забрасывает удочку.
- Товарищ старший техник, - обращается он к Урпалову, - у меня в Старом Крыму жинка и дочка малая...
- Знаю.
- На пару бы деньков... как считаете?
- Сначала бомбы перегрузим.
- О чем речь!.. С сорок первого года, товарищ старший техник.
- Один, что ли? Я тоже с сорок первого. Тоже в Крыму воевал.
- Освободим Крым, поедешь. Или на самолете слетаешь. На ПО-2. Капитан Комлев старину вспомнит, сам тебя и отвезет. Он здесь в сорок первом на ПО-2 резвился...
Подоспела свежая почта.
- Товарищ капитан, Елена письмами бомбит, - просит у Комлева совета Силаев. - Опять два письма.
Елена - подружка летчика, павшего под Акимовкой, с ней познакомились в доме этого парня, когда гоняли самолеты с завода на фронт. Гостеприимный дом, трехкомнатная - всем на удивление - квартира. Худенькая Лена робела их громогласной, по-хозяйски державшейся компании, ее блестящие глаза под короткими ресницами светились то простодушием, то тоской.
- Еще не знает? - спрашивает Комлев.
- Нет.
- Сообщи. - Тонкая кожа под глазницами капитана светлеет. - По всей форме, тактично... Так, мол, и так, дорогая Лена, - набрасывает капитан примерный текст ответа. - Такого-то числа, в бою, геройски...
Вслушался в себя, сделал выбор Комлев.
- Атакуем с одного захода, - говорит он летчикам, собрав их в кружок. Силаев, привыкай выруливать с запасом. Все продумал - по газам, в такой последовательности, не наоборот, понятно? На скорости через Арабатскую стрелку в море и - бреющим...
По машинам.
...Запасаясь для обманного маневра высотой, ИЛы гудели к Сивашам, к узкой гряде Арабатской отмели, выступавшей из воды вдоль восточного края полуострова. Веретенообразный нос летучей "семерки" Тертышного закрывал все впереди, кроме этой островной цепочки, Арабатской стрелки, и водной глади залива, - зеркальный бассейн парил, белесые клубы испарений прокатывались по нему волнами; залив и отрезанный ломтик Крыма ждали Тертышного, туда они скроются после удара. Взбираясь вместе с шестеркой повыше, он оттягивал, отдалял встречу, гадая, что произойдет раньше: залп вражеской зенитки или же разворот Комлева, увлекающий их вниз, за песчаный барьер, в безопасность.
С набором высоты, как обычно в солнечное утро, по кабине, по крыльям время от времени проскальзывали тени высоких облаков, не отвлекавшие Виктора. Вопреки напоминанию капитана, он жался к соседнему крылу, споря и смиряясь с Комлевым, воткнувшим его в середку строя, где тесновато, да не хлопотно, сомневаясь, потянет ли Силаев как зам. ведущего.
Два года на войне Тертышный, все ведомый. Начал ведомым, погорел ведомый, поднялся, наладилось, пошло - опять ведомый. Арабатская стрелка, приближаясь, несла какое-то ему успокоение.
"Хай тебе грец!" - перекрестил себя на местный лад Тертышный, силясь покончить с прошлым, зная, что это невозможно, Наверно, я нетерпелив, думал он. Слишком нетерпелив. Порвать, поставить на прошлом крест - разом; жениться - разом; вознестись, все получить - разом... Но ведь обещано, обещано, и есть примеры... "Хай тебе грец, махновец!" - петушилась старуха хозяйка в селе Веселом, стегая хворостиной борова, залезшего к ней в огород. Она восклицала "махновец!" точь-в-точь, как отец в подобных случаях. Из Веселого отец со своим эскадроном двинулся на Крым, Фрунзе поднял их на Сиваш... Отец прошел, и я пройду, думал Тертышный. Пройду, - повторял он, представляя семейную эстафету со стороны, но так, как будто не отец и не он ее участники, а другие люди, о которых он прежде читал или слышал - Впрочем, это столь же мало его задевало, как тени высоких облаков, скользившие по крыльям и кабине. Пройдя Пологи, переваливая через Сиваш, устремляясь в отцовском направлении дальше, он постигал тяжесть собственных, самостоятельных шагов как неизбежность, находя в неторопливом, упорном их совершении незнакомую, скрытую доселе горькую отраду. Все стоящее требует терпеливого усилия, кропотливости, накопления, - все, вплоть до противоборства манящей, сверкающей внизу морской глади, - противоборства, которое, наконец, получало разрядку, выход...