Новый мотор, пока не поставлен, не облетан, - загадка, и вся ответственность на звеньевом: он выбирал. Угадал или нет? - вот вопрос, какие бы слухи насчет сивашского рубежа обороны ни гуляли.
Навесили, затянули винт. Не бьет? То есть одинаково ли удалена каждая из его лопастей от острия неподвижно поставленной отвертки? Когда подошла третья лопасть, за их спинами над большаком поплыл моторный гул.
Воентехник распрямился, держась одной рукой за винт.
Комлев тоже замер.
Это могли быть немцы, танкетки немецкого воздушного десанта.
Если саперы на болыпаке завяжут бой, надо уходить.
Гудение возросло и прокатилось, затихая.
Пальба не началась.
Комлев неслышно перевел дух.
Урпалов принюхался, где у него тавот, где масло.
Масло ему не понравилось, распорядился прикатить другую бочку.
Они остались в темноте вдвоем.
На севере, в той стороне, куда прогромыхала наша мото-мехколонна, по краю неба занимались и гасли медленные фиолетовые зарницы.
- Будто хлеба выспевают, - заметил Комлев. - Это перешеек горит, возразил Урпалов. - Не все на земле ошиваются, - продолжил он, не зная, на ком сорвать злость. - Там, говорят, ИЛы работают. До того будто доходит, что рельсы к хвостам самолетов привязывают и теми рельсами боронуют стоянки немецких аэродромов...
Они долго смотрели на всполохи осенней ночи, в тревожном свете которой домысел Урпалова о летчиках-штурмовиках обретал черты правдоподобия, реальности, - как все, что способно было противостоять и противостояло вражескому нашествию.
- ИЛ не мой самолет, - проговорил Комлев. - Не нравится мне "горбатый". На ИЛ я не сяду. Хоть в штрафбат, хоть куда - не сяду.
Он под звездами вышел к своей палатке, прикорнул у кого-то в ногах.
- Лейтенант, а. лейтенант, - тут же затормошили его, - на стоянку!
Светало, над степью гулял ветерок. Первое, что увидел Комлев за хвостом "девятки", была витая нитка небесного канта авиационной фуражки, сформованной на особый манер, с высоко поднятым задником; так носил фуражку единственный знакомый ему человек - генерал Хрюкин{1}. И это действительно был он.
Хрюкин командовал авиасоединением, в состав которого входил полк, где служил Комлев. Вряд ли помнил генерал их короткую встречу под Уманью. Момент был тяжкий... Каждого, кто возвращался и докладывал ему, Хрюкин спрашивал об одном: "Что наблюдали?.. Покажите точку удара!" Его окружали командиры штаба, он смотрел не на летчика, не на штурмана - в карту. Весь был в ней, в быстрых микросмещениях линии фронта. Надежд они не оставляли.
Когда подошла очередь Комлева, генерал отвлекся от планшета: "Высоковато подвесили, товарищ лейтенант!" - Стало быть, видел его посадку. В моложавом лице Хрюкина просвечивала горечь, пережитая с такой силой, что, вероятно, и в добром расположении духа следы ее смягчаются не скоро. - Или не вы сажаете самолет, а самолет сажает вас?"
Комлев знал, что приземлился грубо, с высокого выравнивания, но, весь под впечатлением Умани, понесенных группой потерь, досадовать на себя или на посадку не мог; и то, что генерал желчно выговаривал ему за скверный подход к земле, не задевало Комлева: суть была не в словах генерала, не в посадке, а в сломанной линии фронта, в отчаянном положении нашей пехоты, зажатой в танковых клещах врага...
С какой целью появился Хрюкин сейчас в степном Крыму, Комлев не знал.
- По сводке задействованы две машины, фактически в строю ни одной. Причина? - спрашивал генерал, обнаруживая знание дел в эскадрилье.
Приподняв подбородок, он косил внимательный глаз на звеньевого.
- За эскадрилью не скажу, товарищ генерал, мы у них пасынки, а на "девятке" моторы стоят. Так что... - Отступив в сторону, чтобы не загораживать самолет своей сухонькой фигуркой, воентехник указывал на него глазами.
- Резервный командир готов? - спросил Хрюкин. - Ко мне... Экипаж сколочен? Сработался?
- Сменщики наши пока что не крещеные, - уклончиво ответил Урпалов.
- Сменщики остались в цеху! В профячейке. А в армии, товарищ старший воентехник, существует боевой резерв, который в плановом порядке формируется командованием...
- Резервный летчик взлетает и садится грамотно, - вставил Комлев. - Но - один.
- Что ж такого, что один. - Хрюкин всматривался в запотевшие грани узкой кабины "девятки", и неожиданно: - Для генерала место найдется?..
"Уходим, - не поверил собственным ушам Комлев. - Берем генерала на борт, с ним уходим..."
- А если каждый будет хапать, что под руку попадет, - продолжал Хрюкин, - выезжать на готовеньком, то много мы не навоюем. Нет. Все профукаем... Все! - возгласил он с пугающей злой веселостью.
Восемь лет назад Тимофей Хрюкин, самый рослый среди курсантов летной группы, впервые был поставлен в голову траурной колонны. Держа на ладонях фуражку инструктора красной звездочкой вперед, он по булыжной мостовой степенным шагом выводил печальную процессию к городскому кладбищу. Самолет свалился в штопор средь бела дня, на учебном "кругу", и первой рванулась с места, скинула с себя оцепенение комиссарская "эмка", помчавшись в ДНС, куда страшные вести доносятся словно бы взрывной волной, и женщины, бывает, кидаются в садик за детишками или к проходной училища. Комиссар, говорят, поспел вовремя. Авиаторов в городе любили, на похороны высыпал и стар, и млад. Очутившись в центре внимания, Хрюкин боялся не так ступить, не туда повернуть. На кладбище, в лабиринте могил с деревянными пропеллерами вместо надгробий, он следовал тихим командам распорядителя, отлаженному механизму похорон... Братские могилы. Летчики, штурманы, техники. Сколько их?.. Отряд? Эскадрилья? Газеты о них не писали, радио не сообщало. Он дошел до указанного места, встал. На откинутой глине белели расправленные веревки. "Нелепый случай...", "Тяжело сознавать..." - говорили ораторы. Он слушал, как если бы они обращались к нему одному. Однако никто ни единым словом не заикнулся о том, что камнем легло ему на душу. Что авиация - не только взлет, признание, слава, но также и возможность раннего расчета с жизнью. Без всякого в ней следа. Вот он перед глазами, наглухо забитый гроб с останками.
Дыхание такой угрозы в дальнейшем не раз обдавало летчика Хрюкина. На взлете, на посадке, на полигоне... проносило. Терял товарищей, терял и нелепо: под винтами на земле, при столкновениях в воздухе. И каждый раз, отдавая им последний долг, задумывался о том, что поразило его в день первых похорон; тайное, долгое, но доходившее до конца раздумье...
Двадцатого июня сорок первого года ему исполнился тридцать один год.
Он собирался отметить событие в своем кругу, дома, на улице Серова, как был назван после гибели Анатолия старинный бульвар в центре Москвы, сбегавший от памятника героям Плевны вниз, к Солянке. Но из друзей, из близких в городе почти никого не оказалось, и двадцатого июня, в день своего рождения, прихватив в дорогу однотомник "Биографий" Плутарха, он, командующий ВВС 12-й армии, выехал из Москвы к месту службы, а на рассвете двадцать второго наземная армия, которой были приданы вверенные ему авиационные части, подпала под танковый таран врага... Все стало дыбом, перевернулось. Его передовые аэродромы, смятые бомбежкой, утюжились гусеницами, все пережитое им за восемь лет службы не могло даже отдаленно сравниться с тем воскресным утром... Смещаясь с горсткой своего штаба к Днепру, он делал все, что посильно человеку в условиях ада. Восстанавливал, налаживал, отводил, перебрасывал, маневрировал. Не зная общей картины, без информации, без связи. Его истерзанные полки получали распоряжения, о которых он, командующий, не знал, не мог знать, или они доходили до него с опозданием; однако ответственность за все, что творилось, не становилась меньше, напротив. Этими днями его перевели в штаб ВВС фронта. Должность в приказе определена торопливо, непродуманно: зам. командующего по боевым потерям. Он возразил против такой формулировки, попросил ее изменить, с ним согласились, но смысл вынужденной, непредусмотренной штатным расписанием должности, ему порученной, понятен: проведение срочных мер по пресечению потерь. И по строгому их учету. Учет, учет! Чтобы было ясно, с кого спрашивать, кому за потери отвечать... Он вспомнил скопище наших И-16, стянутых под Казатин. Получив команду на отражение подходивших "юнкерсов", летчики в очередь ждали, когда освободится единственный автостартер, от которого запускались моторы. А немцы подходили волнами, ритмично, выдерживая график.