– Зачем? Лёлька моя, Лёлька, зачем?
И такой леденящий ужас прошил вдруг насквозь её пустое и бессмысленное тело, что она смогла только закрыть глаза и отвернуться. В голове почему-то билась мысль, что она, как Раскольников, выбросивший поданную ему милостыню, своим поступком будто перерезала нить, связывающую её с остальным человечеством. Ольга скорее почувствовала, чем услышала, как тихо встал и ушёл Сергей. Ей стало ещё больнее, хотя, казалось бы, было уже некуда. И она поняла, что уже никогда в жизни не сможет произнести слова: Господи, за что?! Потому что, что бы ни случилось с ней, ничем она не искупит и не поправит то, что сделала сегодня, и самых страшных бед будет мало за этот её грех.
Но как ни странно, именно в этот самый горький в её жизни момент, на убогой больничной койке, под влажным тонким одеялом, она, став убийцей, приобрела то, что помогло ей выжить тогда, – веру. Много позже она узнала, что день этот, двадцать первое сентября, самый страшный день в её жизни, был светлым праздником Рождества Пресвятой Богородицы, днём Её рождения.
В тот день Сергей, отправив сестру домой на такси и бросив свою машину у больницы, пешком поплёлся к Пашке. Рябинин, увидев совершенно мёртвое лицо друга, молча втащил его в узкую тёмную прихожую и буквально волоком транспортировал в кухню.
Они тогда долго сидели вдвоём. Пашка молча подливал и подливал крепкой заварки и крутого кипятка в огромную чашку, по самый край, как любил Ясень. Потом встал и коротко скомандовал:
– Поехали!
– Куда? – вяло удивился Сергей.
– К отцу Петру.
Про отца Петра Ясень слышал уже неоднократно. Павел познакомился с ним случайно: помог отвезти жену батюшки в роддом. Знакомство их переросло в дружбу. И Пашка давно уже зазывал Сергея в гости к настоятелю Никольской церкви. Да всё недосуг было. И вот теперь Ясень вдруг почувствовал, что если они сейчас не поедут к батюшке, то он просто помрёт от тоски и поселившейся в его сердце пустоты. И они поехали.
Услышав о происшедшем, отец Пётр помолчал, ужаснувшись. Сергей испугался почему-то того, что вот сейчас этот малознакомый пока батюшка начнёт ругмя ругать Лёльку. Но тот вдруг горько произнёс:
– Бедная девочка, что она с собой сделала… С собой, со своей душой.
– Что мне сейчас делать? – еле слышно спросил Ясень, который за эти батюшкины сострадание и понимание был ему безмерно благодарен.
– Тебе? Тебе сейчас и потом, всю жизнь, молиться за неё, за себя и за убитого малыша.
Сергей дёрнулся, услышав страшное слово «убитый». Но потом поднял на батюшку больные красные глаза и прошептал:
– Я готов. Я тоже виноват.
– А мужчина в основном виноват и бывает в такой беде, – кивнул батюшка, – он сильнее, он решительнее, на нём ответственность за его женщину. Мужчина почти всегда может её остановить. Ты не знал, конечно, о выборе твоей жены. Но ты должен был о такой возможности подумать. Ты видел, что ей тяжело, что твои отлучки ведут к гибели семьи? Видел. Но ничего не изменил в себе. А этим ты её от себя оттолкнул… Ну, да ничего, не сгибайся ты так под тяжестью своих ошибок. – Ясень действительно сидел сгорбившись, бессильно опершись локтями о колени и обхватив лохматую голову руками. – Наше главное счастье в том, что Господь наш безгранично милосерден и прощает даже такие грехи. Кайся. Молись. Не отчаивайся. Надейся. И, бог даст, может быть, вы всё-таки будете вместе и родятся у вас ещё дети. Не взамен, этого малыша вам никто и никогда не заменит, но в утешение…
Много лет спустя, году в девяносто седьмом, Сергей, услышав по радио песню Олега Газманова «Единственная», вздрогнул, как от удара. Слова «не родятся наши дети» причинили невыносимую боль. Но песня была так хороша, так совпадала с его настроением, что он купил диск и с мазохистским наслаждением слушал и слушал её раз за разом, думая о том, что добрый и не по возрасту мудрый отец Пётр на сей раз оказался не прав и что их с Лёлькой дети всё-таки не родятся никогда.
Москва и область. Осень 2000 года
Закрыв за Сергеем дверь, Ольга поёжилась и потёрла лицо руками. Прошлое, которое она старалась забыть и почти забыла, ворвалось в её жизнь так неожиданно и так… – она поискала слово – решительно, да, именно решительно. Даже нахрапом, кавалеристским наскоком. И теперь ей было и горько, и сладко одновременно.
А ведь ей казалось, что она крепко-накрепко заперла дверь в это самое прошлое. Но стоило появиться Серёже, как воспоминания, от которых замирало её глупое сердце, роем налетели, навалились на эту самую дверь, и она дрогнула и разлетелась в щепки. И теперь кажется, что и не было этих долгих девяти лет, а всё произошло вчера.