Через минуту к нам вышла пожилая медсестра в свело-голубом халате и попросила следовать за ней. Больше она ничего не сказала — только лишь озабоченно качала головой и с жалостью поглядывала на нас. Крис же ничего не замечал. Кажется, в последний час он вообще плохо переваривал полученную информацию и действовал на автомате. Но оно и понятно.
«— Всё плохо, — понимала я. — Всё очень плохо».
Вслед за медсестрой мы впятером зашли в лифт. Та нажала кнопку четвёртого этажа. Двери закрылись. Кажется, Вольт упоминал, что лифтом можно пользоваться лишь людям в инвалидных колясках. Не самый хороший знак.
Табло с цифрами медленно переключалось. Первый этаж, второй, третий… Казалось, что проходит целая вечность. И вот двери наконец открылись.
Мне в нос сразу ударил неприятный больничный запах — тот самый, от которого неприятно кружится голова и начинает слегка подташнивать. Запах, будто бы окрашенный в мятно-зелёный. Если бы у запахов были цвета, то, я уверена, он был бы именно таким. Запах, цвета больничных масок и шапочек, цвета халатов врачей. Светлый зелёный с лёгким оттенком голубого.
Медсестра посеменила дальше по коридору и остановилась у белой двери с небольшим окном. Крис, следующий по пятам за женщиной, едва не врезался ей в спину.
— Дальше — отделение реанимации, вход только для родственников, — кивнула она нам и приложила карту-пропуск к специальному устройству в стене. Раздался щелчок, дверь открылась, пропуская её с Крисом внутрь. Парень даже не обернулся.
Мы, как идиоты, остались стоять у двери в комнате ожидания. Не знаю, чего мы ждали. Того, что сейчас кто-то выйдет и скажет нам что делать? Наверное. Но что ещё могли сделать четверо подростков, впервые столкнувшиеся с фактором, под названием «смерть»?
Почему «смерть», ведь речь шла о каком-то ранении? Не знаю, но по какой-то неведомой причине я ощущала это. Была уверена так же сильно, как в том, что Земля меньше Солнца, а Влад любит блинчики на завтрак. Я просто знала — сегодня у моего друга умрёт отец. И это было жутко.
Вскоре мы поняли, что ждать нечего и разбрелись по небольшой комнате. Она была вполне уютной — на подоконнике стояли цветы, возле стен мягкие диванчики, но вместе с этим помещение отчётливо напоминало мне темницу. Здесь только создавалась иллюзия, что всё хорошо, что всё не так плохо… Но что может быть хорошего у людей, застрявших у дверей реанимации?
Никто не говорил. Кажется, все ещё плохо соображали и пребывали в шоке. Но так было только хуже. Если говорить было сложно и неприятно, то молчание оказалось абсолютно невыносимым.
— Они что, совсем уже, — в какой-то момент негромко сказала Алекса, особо ни к кому не обращаясь. — В людей стреляют.
Я переглянулась с Вольтом и поняла — близнецы ни о чём не знают. Они даже не подозревают о тайне Криса, как и о том, что его отец шатается по лесам в облике огромной кошки. Поправка, шатался по лесам. Раненый. После того, как я чуть не прибила его серебряным ножом.
Кристиан сказал, что это сильно ослабит его. Значит… Значит, это я виновата. Очевидно, если бы не серебро, то он бы смог уйти от тех охотников. Это же были охотники, верно?
Но постойте… Как-то Крис сказал, что ни он, ни его дядя не любят больницы. Логично было бы предположить, что это из-за того, что у оборотней немного другой состав крови… Или они как-то отличаются от людей по медицинским данным. Но как тогда обычные люди проводят операцию, если там, вроде как, требуются все анализы?
Я снова уставилась на Вольта. Тот встретился со мной взглядом и вопросительно поднял брови. Чёрт, мне нельзя спрашивать ни о чём при близнецах. Я перевела взгляд с парня на дверь в реанимацию и обратно. Тот с некоторым раздражением наклонил голову вперёд, будто бы говоря: «Скажи нормально. Я не понимаю!».
Я отвернулась. Играть в гляделки можно было сколько угодно, а мысли читать оборотень не умел. Да даже если умел бы, то что бы это нам дало? Тут уж больше пригодилось бы знание азбуки Морзе.
Прошёл час. Полтора. А вестей всё не было. В реанимационную часть никто не входил и не выходил. Часы на стенке мерно отстукивали свой заученный, давно приевшийся такт: тик-так, тик-так, тик-так. Я кусала губы, близнецы наворачивали по комнате чёрт знает какой круг. Вольт сидел в кресле, вцепившись в подлокотники длинными тонкими пальцами и тупо разглядывал противоположную стену. Ожидание — одна из самых ужасных вещей в мире.
Наконец дверь открылась. Мы повернулись и в ожидании уставились на вышедшего человека. Мы с Вольтом вскочили на ноги, близнецы же просто замерли там, где находились.
Человек был мне знаком — я смогла его узнать, даже несмотря на то, что половина была скрыта врачебной маской, а халат скрывал очертания худой жилистой фигуры. Темные волосы, выбившиеся из-под шапки, высокий лоб, хищные глаза…
— Папа?! — воскликнул Вольт. — Что ты здесь делаешь? Разве ты не должен быть на операции?
Это всё объясняло. Если операцию проводил отец Вольта, то он уж наверняка позаботился, чтобы анализы другого оборотня не попали куда не положено. Ведь это и его тайна, в какой-то мере.
Мужчина стащил маску вниз и без особого интереса оглядел всю нашу разношёрстную компанию, особенно задержавшись на мне взглядом. Лицо его не выражало никаких эмоций.
— Пуля затронула сердце. Мы не смогли ничего сделать. Пациент умер на операционном столе.
Никто из нас не произнёс ни слова.
Я точно не могла определить, что я чувствовала по отношению к отцу Криса. Это не напоминало ни злорадство, ни жалость, ни что-либо ещё из перечня знакомых мне эмоций. Вообще, трудно отнестись с сочувствием к смерти человека, который пытался тебя убить, но…
Но мне было жаль Криса. Чем он заслужил такое? Почему такое огромное количество проблем сваливается на одного несчастного подростка, ломая его как какое-нибудь сухое дерево снова и снова? И где в этом мире вообще справедливость?
Ещё недавно мне казалось, что у меня самой множество проблем, и я в ярости бранила всех, кто мне их послал, разными нехорошими словами. Но если мне приходилось так туго, то каково же тогда приходится Кристиану? Как он вообще живёт с этим?
— Ваш парень, — Эрнест кивнул на дверь реанимационной. — Ему совсем туго. Присмотрите за ним, чтобы он не натворил чего… Попытайтесь присмотреть.
Хирург кивнул нам и зашёл обратно. Мы снова уставились на дверь в ожидании.
Крис вышел минут через десять. Он ни на кого не смотрел и не встречался взглядом, голова была низко опущена. Он ничего не сказал. Мы тоже молчали.
— Наши соболезнования, Крис, — тихо сказал Люк. Тот не отреагировал. Кажется, он вообще ничего не слышал.
Я мягко опустила руку ему на плечо, но он дёрнулся, как будто до него дотронулись раскалённым железом. Парень взглянул на меня сверху-вниз, да с такой ненавистью, что меня бросило в дрожь.
— Не смей трогать меня руками! — рявкнул Кристиан. — Это всё ты! Это твоя вина!
— Что… Что ты такое говоришь? — отшатнулась я.
Разумеется, я понимала, о чём он. Я знала, что он был прав. Но я что мне ещё оставалось сказать? «Прости, что прикончила твоего папашу»?
Парень в бешенстве смахнул с ближайшего подоконника вазу с цветами. Та с грохотом разбилась, ударившись о пол. Я мельком опустила взгляд. Лужа воды, растекающаяся по полу. Рыжие лилии вместе с осколками тонкого синего стекла. На секунду мне пришла в голову осознание — Крис ведь прямо как эти несчастные цветы, на грязном полу, в обломках собственного кувшина.
— Ты! Ты, со своим дурацким ножом!
Металлический больничный стул взмыл в воздух и с треском впечатался в гипсокартонную стену, пробив её тяжелыми ножками.
— Что ты творишь, Кристиан? Очнись! — закричала Алекса, но тот проигнорировал её, продолжая сверлить меня ненавистным взглядом.